Кирилл лавров: «каждый умирает в одиночку»

Кирилл Юрьевич был человеком кристальной порядочности. Но кристалл – это что-то не только прозрачное, кристалл – это еще что-то твердое. Лавров был человеком твердым. Верным. Умел молчать. Умел хранить тайну. Умел дать по морде. Умел презирать. Умел вмешаться и отстоять.
Теперь он – на пути к своим друзьям – туда, куда он провожал их, одного за другим, свято относясь к проводам и прощаниям. Семь лет назад, репетируя спектакль «Перед заходом солнца», К. Ю. говорил, что главной темой для него было общение с теми, кто уже ушел: «Голоса моих ранее ушедших друзей звучали не умолкая, манили. Почему бы и мне не последовать за ними?» — говорил Матиас Клаузен. Теперь последовал.
Людям художественным Господь дарует особую сюжетность жизни. Мало кого отпевают в той же церкви, где крестили. К. Ю. отпевали в Леушинском подворье, крестили там же. В его реальной жизни воплотился сыгранный гауптмановский сюжет о любви старого человека и молодой девушки, — и уже который день из сотни похоронных венков в глазах стоит один: «Любимому от Насти». На поминках Андрей Толубеев говорил, что последнее время Кирилл Юрьевич жил молитвами дочки Маши и героизмом преданной Насти, отвлекавшей его от мыслей о приближающемся конце.
А несколько лет назад он был склонен думать о финале. В интервью говорил мне:
– Этот старик, Гауптман, так точно знает и чувствует человека, перешагнувшего определенный возрастной рубеж! …Ощущение неизбежно приближающегося окончания спектакля, именуемого жизнью, и ощущение того, что каждый человек подходит к этому абсолютно одиноким... Это не потому, что у него нет друзей, родных, близких. Просто, вероятно, в силу заложенных Господом Богом психофизических законов каждый умирает в одиночку. Сейчас я смотрю на себя на фотографиях (из того же Гауптмана) и часто думаю: я это или не я? Все какое-то другое, а внутри-то осталось прежнее...
— Конечно, вы и остались прежний, на фотографиях — только оболочка.
— Оболочка! Ты знаешь, но ведь именно этот конфликт между оболочкой и тем, что внутри, с каждым днем набирает силу — и это самое трагическое в том, что называется жизнью!..
Трагическими и главными оставались для него и слова Матиаса Клаузена: «Я ясно вижу, как высокое и прекрасное дело моей жизни… превращается в мерзкое торгашество».
— Я за всю свою жизнь не попросил ни одной роли, но и не отказался ни от одной роли (только был случай с горьковским Черкуном, когда я отказался от роли в пользу Луспекаева, и сам себя уважаю за этот поступок, потому что это был действительно замечательный актер и эта его работа была прекрасной). Тогда никому не могло прийти в голову отказаться от роли!
Он боролся, противостоял, презирал. Он был гарантом того, что не пройдут подлость, пошлость, гадость. Хотя мало кто подозревал в Лаврове бесконечную неуверенность, сомнения, тягостные раздумья…
— Мне не свойственна уверенность в собственном опыте, вообще самоуверенность. Мне больше свойственны сомнения, боязнь, что я чего-то не смогу...
— Странно услышать это именно от вас. Ведь ваши персонажи, особенно киношные, — такие сильные, успешные «социальные герои»...
— Одна-две работы в таком русле (волевые, сильные люди) получились — и режиссеры стали хвататься за привычность, типажность, знакомые качества. Вероятно, у меня есть некоторый запас нравственных и физических сил, но меня всегда увлекают сильные характеры.
— Кирилл Юрьевич, откуда берутся силы?
— Я не знаю, кем и когда это воспитано во мне (может быть, армейской средой — все-таки восемь лет были большой закалкой характера), — но постоянно существует какой-то элемент самодисциплины и воли по отношению к самому себе. Я могу впасть в отчаяние, но ненадолго, сразу судорожно стараюсь найти выход из, казалось бы, безвыходного положения. Странное сочетание — я понимаю, что от природы не наделен большой силой, влиянием, магнетизмом, как некоторые люди, но, с другой стороны, чувствую в себе определенную внутреннюю твердость. И тут же, рядом — беспомощность. Понимаешь такое?.. Я редко бегу за помощью на сторону. Я всегда и казню и милую себя сам.
В последние месяцы всем нам казалось: чудо произошло, болезнь отступила. Выписавшийся из больницы Лавров ходил в театр, работал, отмечал 95-летие Ефима Копеляна, сыграл два раза «Квартет», собирался третий, и даже на гастроли в любимый Киев… В марте мы сидели в ресторане, обедали, выпивали. «Удивительно, как вся Россия не спилась, выпивая всю зиму за ваше здоровье!» — говорила я, а он улыбался своей лучезарной улыбкой, хотя я говорила чистую правду: всесоюзная любовь к нему безгранична, надежда на него была всегда и у всех.
На похоронах Олег Басилашвили говорил мне: «Почему он не берег себя в последнее время? Вот едем мы в Кириши на спектакль, играем, но зачем еще сидеть после спектакля за столом? Надо было идти отдыхать!»
А я думаю — он хотел жить так, как жил всегда. Обедать в театральном буфете вместе со всеми, смотреть спектакли в полном зале, встречаться с тбилисским Грибоедовским театром, поздравлять женщин театра с 8 Марта… Ни минуты он не был стариком и инвалидом.
Он прожил прекрасную жизнь человека дворянского происхождения, интеллигентского воспитания, православного вероисповедания, советской биографии. Его провожали с молитвой и под орудийные залпы.
Теперь он на пути к своим – тем, чьи голоса звучали для него давно. Его ждет там хорошая компания. А мы остались. Но, может быть, он не оставит нас оттуда?

Марина ДМИТРЕВСКАЯ