Варавва вместо христа
Среди библейских героев самым современным может оказаться едва ли не самый незаметный из них — Иисус Варавва, узник времен римского прокуратора Пилата. Он предтеча многих борцов за правду, чья борьба увенчалась не победой, а еще большей несправедливостью и неправдой.
Контрреволюционное эссе
Тезка Бога Сына
В Новом Завете «разбойник» и «убийца» Варавва на эпизодических ролях. Он проходит через священные книги быстрой тенью, так ни разу и не выскочив на центральную сцену повествования. Напрасно толпа перед дворцом Пилата надрывается в крике: «Варавву! Отпусти нам Варавву!» — читатели «благой вести» его так и не увидят. Когда Пилат отпускает Варавву на свободу, тот, не произнося ни слова, не повернув к нам своего лица, мгновенно растворяется в народном море под ликующие крики собрания иудейского. Значит ли это, что он случайный персонаж? Вряд ли — ведь Варавва упоминается во всех четырех канонических евангелиях, что придает ему не только историческую достоверность, но и смысловую значительность.
Кто же он, Варавва, и какое место отведено ему в новозаветной мистерии?
Прежде всего он полный тезка Иисуса Христа. Согласно древним источникам, он тоже зовется Иисусом, а имя Вар-Авва (Bar Abbas) в переводе с арамейского означает не что иное, как «сын отца». Это почти тождественно титулу Бога Сына, пришедшего возвестить людям истину Бога Отца.
Первых христианских философов и комментаторов Библии (в частности — Оригена) это странное сходство повергало в шок, казалось кощунством. Сами евангелисты никак не объясняют перекличку имен, а лишь фиксируют ее с бесстрастностью летописцев в своих текстах. И нам остается самостоятельно решать, одним ли путем идут к Отцу Христос и Варавва или это развилка дорог, ведущая к двум разным Царствам?
От Спартака до Голгофыv
Итак, в 30-х годах I века н. э. под судом римского прокуратора Понтия Пилата оказались два Иисуса — Христос и Варавва. И если об аресте Сына Человеческого, предательстве Искариота и отречении Петра мы знаем достаточно много, то об обстоятельствах, приведших еще одного «сына отца» в темницу, не знаем почти ничего. Хотя евангелист Матфей и называет Варавву «известным узником», о его делах мы можем судить лишь по скупым новозаветным строкам — никакие хроники Флавия не сохранили упоминания о его преступлениях или подвигах. «Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство», — пишет евангелист Марк. «Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство», — вторит ему Лука. А Иоанн вообще ограничивается короткой убийственной характеристикой: «Варавва же был разбойник».
Но действительно ли Варавва обычный разбойник? «Возмущение, мятеж и убийство», о которых сообщают двое из евангелистов, могли быть как банальным разбоем, так и социальным бунтом.
К бунтам и революциям Римская империя была привычна. Почти за столетие до Христа вдоль дороги, ведущей из Капуи в Рим, было распято около шести тысяч рабов, принявших участие в восстании Спартака. С внешней точки зрения эта бунтарская Голгофа была грандиозней и ужасней пилатовской казни на Лысой горе, где на крестах умерли всего три возмутителя общественного спокойствия (если не знать, что одним из них был сам Господь).
К началу нового тысячелетия Иудея стала одной из самых беспокойных римских провинций. Еврейский народ ждал мессию-освободителя — Христа, который должен был сокрушить оккупационную власть римлян и основать в Израиле новое Царство праведных. Однако представление о том, как именно Царь Иудейский должен был освободить избранный народ, оставалось на уровне своего времени и вряд ли отличалось от взглядов какого-нибудь вавилонского царя Навуходоносора, признававшего только меч и кровь.
Когда Христос начал проповедовать «евангелие любви», ропот и ненависть, направленные против кесаря Тиберия, охватили все слои иудейского общества: от привилегированных фарисеев и саддукеев до мятежных зелотов. Последние заслуживают особого внимания, поскольку именно в этой древней секте заключается, возможно, один из ключей к разгадке Вараввы.
Революционеры Нового Завета
Если часто упоминаемые в евангелиях фарисеи были хранителями Предания, представителями главенствующей церкви и аристократии, а саддукеи — «второй сектой», составлявшей вместе с фарисеями тех, кого Христос называл законниками, то зелоты с полным основанием могут быть отнесены к беззаконникам. Это были революционеры Нового Завета, настроенные не только против власти Рима, но и против царя Иудеи Ирода Великого и его наследников. Энциклопедии единодушно определяют зелотов (в русском синодальном переводе — зилотов) как самое радикальное освободительное движение на закате эпохи Второго Храма.
Главным центром зелотского движения, помимо Иерусалима, считалась Галилея. Здесь еще за полвека до рождения Христа произошло первое антиримское восстание некоего Хизкии, который во главе собственного отряда атаковал имперских легионеров, за что был впоследствии казнен Иродом.
Личность Хизкии стала культовой в среде зелотов — в частности, именно его дому выражали свою преданность знаменитые сикарии (от латинского sicarii — «убийцы»), прославившиеся своей жестокостью и террором по отношению к римлянам и высшим кругам иудейской власти. Сикарии уже прямо требовали социальной справедливости и едва ли не в каждом из своих вождей готовы были признать долгожданного Мессию — Христа-освободителя и Царя Иудейского.
Неудивительно, что, когда Христос явился, к нему примкнули некоторые из зелотов. Наиболее близким из них к Иисусу стал Симон Зилот, вошедший в число двенадцати христианских апостолов. Евангелисты Матфей и Марк называют Симона Кананит, что позволяет отнести его к иерусалимскому течению зелотов, формировавшемуся из священнических и аристократических кругов. К сикариям, по осторожному предположению папы Бенедикта XVI, мог принадлежать Иуда Искариот, предатель Христа (наименование «Искариот» может означать как «человека из города Кариот», так и «убийцу»). Некоторые исследователи причисляют к зелотам апостолов Иоанна и Иакова, сыновей Зеведея, которым Господь дал имя Воанергес, что переводится как «сыны громовы» (так в Иудее иногда именовали радикалов). И это только ближний круг. Надо думать, что среди тех, кто не принадлежал к апостолам, а просто странствовал за Христом из города в город, ловя обрывки учения, зелотов было еще больше.
Но по мере того как проповедь любви и всепрощения набирала силу, сторонники радикальных мер покидали Иисуса. Оставались лишь те, кто мог вместить в свое сердце «Царство Божие и правду его». Таковых было немного — к исходу земной драмы Сына Человеческого их насчитывалось, наверное, всего несколько десятков человек, а из апостолов всего одиннадцать — после отпадения и предательства Искариота.
Мотивы этого предательства теперь понятны: не столько тридцать сребреников, сколько неспособность вместить, что надо «не противиться злому», «собирать себе сокровища на небе» и «входить тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими».
Иудейское общество (не только зелоты, но не в меньшей степени и законники) не приняли учения Христа и предпочли «пространный путь», а Он не принял от Израиля мятежного венца, потому что, как сказал Сын Божий Пилату: «Ныне Царство Мое — не отсюда».
Будучи предан сикарием Искариотом, Христос оказался под арестом вместе с задержанными накануне бунтовщиками — Вараввой и его сообщниками, которые вполне могли принадлежать к тому же движению зелотов, набиравшему популярность среди граждан Иерусалима. И когда Пилат вышел на балкон, чтобы спросить у иерусалимской черни: «Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?» — ответ был предсказуем. «…И закричали все: «Не Его, но Варавву…»
Саморазрушение Иерусалима
Так Варавва впервые оказался вместо Христа: он подменил Его собою, чтобы на века стать подлогом и соблазном, лже-Христом и лже-Мессией. Ненависть в сознании большинства подменила любовь, разрушение — созидание, неправда земная — правду небесную.
Когда площадь в Иерусалиме огласилась криками: «Распни, распни Его!», выбор был окончательно сделан. Евангелия свидетельствуют, что в подстрекательстве толпы к голосованию за распятие Сына Человеческого участвовали первосвященники из среды фарисеев и саддукеев. Иудейское общество — от высших слоев до революционеров-зелотов — оказалось едино с римской властью в своем отречении от божественной любви.
Вскоре после Голгофы Иудея сотрясается очередными восстаниями против римлян. Страна, выбравшая путь Вараввы, а не путь Христа, стремительно идет к саморазрушению. Появляются новые Вараввы — предводитель повстанцев Ван-Гиор («сын чужестранца»), публично казненный после уничтожения римскими войсками Иерусалима, и вождь последней Иудейской войны Вар-Кохба («сын звезды»). В 132 году, после неудачного бунта сторонников Вар-Кохбы, еврейская государственность перестает существовать (вплоть до середины ХХ столетия).
Мнимые параллели
Иисус Христос и Иисус Варавва — евангельские двойники-антиподы. Они не только тезки, они, как сказал бы Достоевский, соперники в борьбе за сердца человеческие. Если взять Варавву не как смутную историческую личность, а как евангельский тип революционера, то обнаружится, что он вовсе не случайно встал рядом с Иисусом из Назарета перед встревоженной иерусалимской толпой.
В мировой истории у Вараввы нашлось немало последователей. Кампанелла и Мюнцер, Марат и Сен-Жюст, Робеспьер и Наполеон, Бакунин и Нечаев, Троцкий и Дзержинский, Ленин и Сталин, Гитлер и Муссолини — все они вроде бы вышли из христианской цивилизации, все (по крайней мере в детстве) читали Библию, но выбрали для себя совершенно другого Иисуса.
К началу ХХ столетия окончательно формируются учения, заимствующие у христианства его мессианизм и эсхатологический пафос, но переиначенные в духе Вараввы — коммунизм, социализм и в какой-то степени фашизм. Наиболее частые параллели с учением сына плотника Иосифа проводят глашатаи всевозможных революционных доктрин — как в России, так и в Европе.
В чем же заключаются эти параллели?
«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», — говорит Сын Человеческий. Но правды жаждут и Варавва с его последователями — ради нее они сметают целые государства, основанные на неравенстве и несправедливости, ради нее идут на смерть — свою и чужую. Якобинец Сен-Жюст говорит, что, пока где-нибудь в мире сохраняется деление на рабов и господ, он и его друзья не сложат оружия.
И ученики Христа, и ученики Вараввы гонимы за свои взгляды, дорогу в свои мессианские царства они устилают мученичеством и добровольными жертвами. Даже внешне революционеры бывают неотличимы от христиан: русские народовольцы принимают арест, ссылку и казнь как распятие, а террорист Каляев набожно крестится на уличную икону, прежде чем бросить бомбу в проезжающий кортеж.
И христиане, и бунтари не укоренены в жизни — они пренебрегают бытом и мещанским благополучием ради грядущего Града, который у одних именуется небесным Иерусалимом, у других — коммунизмом или эрой справедливости. Нечаев пишет в своем «Катехизисе»: «Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени…» В крайних своих проявлениях революционная аскеза смыкается с монашеской, оставляющей на потом — на «светлое завтра» или на «воскрешение из мертвых» — все простые человеческие радости: любовь, дом и спокойствие духа.
Христос проповедовал, что «последние станут первыми», ибо «всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится». Это напоминает хрестоматийный революционный лозунг: «Кто был ничем, тот станет всем», согласно которому последние уничтожают первых, чтобы занять их место. В марксистско-ленинской философии пролетариат — класс «последних» — в определенный исторический момент меняется местами с элитой, чтобы, отправив дворян, буржуев и академиков рыть траншеи, самолично управлять государством.
И наконец, оба — и Христос, и Варавва — почитаются в своей среде Мессиями, предсказанными в пророческих книгах (или в коммунистическом манифесте) и ведущими за собой в эсхатологические царства.
Но именно здесь развилка дорог, на которой становится ясно: Царство Божие и Царство Вараввы расположены на разных полюсах.
Бог живых и идол мертвых
Прежде всего Христос и Варавва по-разному понимают свободу и правду. Для христиан это главным образом нравственные величины, для революционеров и общественных деятелей — гражданские. Когда на слова Христа, обращенные к иудеям: «…Познаете истину, и истина сделает вас свободными», раздаются возмущенные возгласы: «Мы — семя Авраамово, и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: «Сделаетесь свободными», — сталкиваются две правды: Сына Божия и Вараввы. Христос разъясняет своим собеседникам, что «всякий, делающий грех, есть раб греха», но остается непонятым. Христианская свобода начинается с внутренней свободы личности (от греха) и лишь во вторую очередь подкрепляется внешними правами и свободами (от государства и общества). Без внутренней дисциплинирующей работы человека над собой гражданственность и политическая активность грозят обернуться суррогатом духовной жизни.
Свою проповедь Христос адресует личности, Варавва — толпе. Христос обращен к каждому конкретному человеку, Варавва — к массам, где нет личностей, где никто не скажет умершей девице: «Талифа куми», и воскреснет девица — по ней проедут колесницами революции и не остановятся; никто не будет поднимать из гроба Лазаря, исцелять хромых, слепых и бесноватых — все они пойдут в топку будущего благоденствия и унавозят почву для сверхчеловеков. Революции не воскрешают мертвых, а умножают их число, убивают целые страны и культуры.
Христос — это Бог живых, Варавва — идол мертвых. Мученичество и жертвенность почитаются христианами, но не менее ценно — сбывшаяся долгая жизнь, исполненное предназначение, богохранимая судьба, насыщенная днями (как у Иова). Дом и семья — то, что последователи Вараввы пренебрежительно именуют мещанством и обывательской культурой, — крепки и не вызывают в христианах никакого отторжения, если основаны на камне веры и не заслоняют собою истины. Наоборот, революционеры всегда готовы к саморазрушению: «мещанский уют» с легкостью поглощается баррикадами, выбрасывается на попрание врагу.
То, что христиане и революционеры иногда в равной степени подвергались преследованиям, скорее подчеркивает их различие, нежели сходство. «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» — в этой заповеди блаженств ударение стоит на последнем слове: «за Меня» — то есть за Христа, Сына Божия. Как правило, последователи Вараввы приносят свои жертвы во имя свое или во славу какой-либо идеологической схемы, но никак не во славу Христа.
Схематичность мышления и черно-белое восприятие очень свойственно революционерам и гражданским активистам, четко делящим мир на своих и чужих. Для Христа же нет ни эллина, ни иудея, он не отвергает никого и находит сторонников среди злейших врагов — фарисеев (Никодим), зелотов (Симон Зилот) и даже среди граждан Рима и его государственной элиты (Пилат и его жена Клавдия Прокула, апостол Павел).
Христианство предполагает достижение Царства Божия через духовное преображение, а учение Вараввы — через «возмущение и убийство». Революции сразу замахиваются на селекцию человечества, надеясь, что в новом мире люди изменятся сами собой. Однако эра всеобщего благоденствия не может наступить раньше, чем моральный уровень каждого начнет соответствовать хотя бы Кодексу строителя коммунизма. Зато Царство Божие может открыться в человеке прежде, чем оно сбудется в человечестве.
Большевистский Христос и красные богородицы
В отношении к Христу среди последователей Вараввы прослеживаются две линии: либо отрицание Спасителя, либо стремление заслонить Его лик образом двойника.
Первая линия представлена в знаменитом революционном романе Войнич «Овод». Монолог, обращенный главным героем к своему отцу священнику Монтанелли, вполне мог бы прозвучать из уст самого Вараввы:
« — Что сделал для вас Иисус? Что он выстрадал ради вас? За что вы любите его больше меня? За пробитые гвоздями руки? Так посмотрите же на мои! И на это поглядите, и на это, и на это...
Он разорвал рубашку, показывая страшные рубцы на теле.
— Padre, ваш бог — обманщик! Не верьте его ранам, не верьте, что он страдал, это все ложь. Ваше сердце должно по праву принадлежать мне! …Оставьте своего бога! Выбирайте — он или я».
В этом отрывке кардиналу Монтанелли, как некогда первосвященникам Иудеи, снова предлагают выбор между двумя Иисусами. Показательно, что свой выбор сделал и один из прототипов Овода русский революционер-народник Василий Караулов. В конце жизни он пришел к христианству, примирился с правительством и даже заслужил за это от Ленина ярлык «либерального холуя».
Другая линия основана на зеркальной игре параллелей. Например, марксистский мыслитель Карл Каутский не видел никакого принципиального различия между Иисусом Христом и Иисусом Вараввой, почитая обоих вождями революционного мятежа. В русском искусстве единомышленники Каутского — писатель Максим Горький и художник Кузьма Петров-Водкин создали образы «красных богородиц» и большевистских новомучеников, в которых накрепко смешали Христа и Варавву, христианство и революцию, Царствие Божие и коммунизм. Но, пожалуй, самое окончательное смешение осуществлено Александром Блоком в поэме «Двенадцать». Тот, кто появляется «с кровавым флагом» в последних стихах поэмы во главе двенадцати большевистских апостолов-убийц — «нежной поступью надвьюжной, снежной россыпью жемчужной, в белом венчике из роз», — действительно Иисус, но не Христос, а Варавва. Советское государство, основанное в России в 1917–18 годах, можно считать сбывшейся мессианской мечтой Вараввы и его последователей. Но в нем не найти ни обещанной свободы, ни правды, ни справедливости, ни даже обычного мещанского благополучия. Царство Вараввы — вопреки ожиданиям — оказалось наихудшей из диктатур и самой грандиозной из империй.
Государство и революция
И это не случайно: из революционеров нередко получались тираны, а из смуты — империи. Поэтому — если сходство Христа и Вараввы обманчиво и не имеет подлинной природы, то духовная близость Вараввы и Тиберия — евангельского бунтовщика и всесильного римского кесаря — очевидна и основана на исторических закономерностях.
«Царя ли вашего распну?» — спрашивал Пилат у иерусалимской толпы, указывая на Христа в терновом венце и багрянице. «Нет у нас царя, кроме кесаря», — отвечала ему толпа. Таким образом, Иудея отреклась от Христа дважды, предпочтя Ему не только узника Варавву, но и императора Тиберия.
Варавва и Тиберий только кажутся непримиримыми противниками. На самом деле царства обоих — отсюда, в то время как Царство Христа — не от мира сего.
Если Христос, которого дьявол в пустыне прельщал «всеми царствами мира и славой их», сказал искусителю: «Отойди от Меня, сатана», то Варавва с радостью бы согласился принять венец мирового владыки. Подобно Великому Инквизитору Достоевского, Варавва стремится «исправить подвиг» Христа, чтобы «превращать камни в хлеба» и даровать людям новый мир покоя и счастья в обмен на их личную свободу.
Революционеры — такие же носители имперского государственного духа, как и державники. Хотя Наполеон и Сталин возвысились до мировых владык на волне смут и мятежей, но, придя к власти, они проявили себя еще более бесчеловечными диктаторами и государственниками, чем их предшественники. До недавнего времени революция была всего лишь способом обновления государства, звеном в государственном биологическом цикле. Те, кто свергал тиранов, ожидали немедленного наступления земного рая, а получали взамен все тот же аппарат подавления и насилия, только еще более безжалостный. Получается, что по сравнению с революцией государство всегда является меньшим злом — ведь для того, чтобы победить государство, революционерам надо стать сильнее его, а для того, чтобы стать сильнее, надо сделаться большим злом по сравнению со свергаемым «кровавым режимом».
Иной путь предлагал Христос. Как Будда проповедовал выход из колеса сансары и череды перевоплощений, так Христос указывал, как разорвать порочный круг социальной сансары, где империи бесконечно порождают революции, а революции — новые империи. И путь этот прост: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».
Две тысячи лет спустя
В современной России христианская проповедь почти не слышна, зато проповедь Вараввы снова набирает силу.
В знаменитом видеоролике приморских партизан Россия услышала слова, каких не слышала, наверное, сто лет. Бесстрашные партизаны, совсем еще мальчики (ныне убитые или арестованные), говорят под виртуальные аплодисменты пользователей рунета, что «эта страна катится в пропасть» и они помогут ей «быстрее докатиться до этой пропасти своими убийствами и хаосом». Зачем?.. Чтобы «разрушить среду обитания этих выродков, вырожденцев». Под «средой» понимается Россия, под «выродками» — россияне.
Напомню, что приморские партизаны пользуются, по данным СМИ, практически всенародной поддержкой. Это похоже на правду — то, что тлеющая гражданская война идет уже под стенами Кремля, подтверждают и недавние события в Москве на Манежной площади.
«Возмущение и убийство» — вот формула Вараввы согласно евангелисту Луке.
«Убийства и хаос» — вот формула сегодняшних российских бунтарей.
В начале ХХ века Россия пошла по пути Вараввы, несмотря на то что в предупреждениях о гибельности такого выбора у нее не было недостатка — от романа Достоевского «Бесы» до скромного философского сборника «Вехи».
В начале XXI века России, похоже, суждено сыграть в ту же рулетку: Варавва, Тиберий или Христос…
Варавва среди ликующего народа
Тезка Бога Сына
В Новом Завете «разбойник» и «убийца» Варавва на эпизодических ролях. Он проходит через священные книги быстрой тенью, так ни разу и не выскочив на центральную сцену повествования. Напрасно толпа перед дворцом Пилата надрывается в крике: «Варавву! Отпусти нам Варавву!» — читатели «благой вести» его так и не увидят. Когда Пилат отпускает Варавву на свободу, тот, не произнося ни слова, не повернув к нам своего лица, мгновенно растворяется в народном море под ликующие крики собрания иудейского. Значит ли это, что он случайный персонаж? Вряд ли — ведь Варавва упоминается во всех четырех канонических евангелиях, что придает ему не только историческую достоверность, но и смысловую значительность.
Кто же он, Варавва, и какое место отведено ему в новозаветной мистерии?
Прежде всего он полный тезка Иисуса Христа. Согласно древним источникам, он тоже зовется Иисусом, а имя Вар-Авва (Bar Abbas) в переводе с арамейского означает не что иное, как «сын отца». Это почти тождественно титулу Бога Сына, пришедшего возвестить людям истину Бога Отца.
Первых христианских философов и комментаторов Библии (в частности — Оригена) это странное сходство повергало в шок, казалось кощунством. Сами евангелисты никак не объясняют перекличку имен, а лишь фиксируют ее с бесстрастностью летописцев в своих текстах. И нам остается самостоятельно решать, одним ли путем идут к Отцу Христос и Варавва или это развилка дорог, ведущая к двум разным Царствам?
От Спартака до Голгофыv
Итак, в 30-х годах I века н. э. под судом римского прокуратора Понтия Пилата оказались два Иисуса — Христос и Варавва. И если об аресте Сына Человеческого, предательстве Искариота и отречении Петра мы знаем достаточно много, то об обстоятельствах, приведших еще одного «сына отца» в темницу, не знаем почти ничего. Хотя евангелист Матфей и называет Варавву «известным узником», о его делах мы можем судить лишь по скупым новозаветным строкам — никакие хроники Флавия не сохранили упоминания о его преступлениях или подвигах. «Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство», — пишет евангелист Марк. «Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство», — вторит ему Лука. А Иоанн вообще ограничивается короткой убийственной характеристикой: «Варавва же был разбойник».
Но действительно ли Варавва обычный разбойник? «Возмущение, мятеж и убийство», о которых сообщают двое из евангелистов, могли быть как банальным разбоем, так и социальным бунтом.
К бунтам и революциям Римская империя была привычна. Почти за столетие до Христа вдоль дороги, ведущей из Капуи в Рим, было распято около шести тысяч рабов, принявших участие в восстании Спартака. С внешней точки зрения эта бунтарская Голгофа была грандиозней и ужасней пилатовской казни на Лысой горе, где на крестах умерли всего три возмутителя общественного спокойствия (если не знать, что одним из них был сам Господь).
К началу нового тысячелетия Иудея стала одной из самых беспокойных римских провинций. Еврейский народ ждал мессию-освободителя — Христа, который должен был сокрушить оккупационную власть римлян и основать в Израиле новое Царство праведных. Однако представление о том, как именно Царь Иудейский должен был освободить избранный народ, оставалось на уровне своего времени и вряд ли отличалось от взглядов какого-нибудь вавилонского царя Навуходоносора, признававшего только меч и кровь.
Когда Христос начал проповедовать «евангелие любви», ропот и ненависть, направленные против кесаря Тиберия, охватили все слои иудейского общества: от привилегированных фарисеев и саддукеев до мятежных зелотов. Последние заслуживают особого внимания, поскольку именно в этой древней секте заключается, возможно, один из ключей к разгадке Вараввы.
Христос перед Пилатом. Картина Н. Ге
Революционеры Нового Завета
Если часто упоминаемые в евангелиях фарисеи были хранителями Предания, представителями главенствующей церкви и аристократии, а саддукеи — «второй сектой», составлявшей вместе с фарисеями тех, кого Христос называл законниками, то зелоты с полным основанием могут быть отнесены к беззаконникам. Это были революционеры Нового Завета, настроенные не только против власти Рима, но и против царя Иудеи Ирода Великого и его наследников. Энциклопедии единодушно определяют зелотов (в русском синодальном переводе — зилотов) как самое радикальное освободительное движение на закате эпохи Второго Храма.
Главным центром зелотского движения, помимо Иерусалима, считалась Галилея. Здесь еще за полвека до рождения Христа произошло первое антиримское восстание некоего Хизкии, который во главе собственного отряда атаковал имперских легионеров, за что был впоследствии казнен Иродом.
Личность Хизкии стала культовой в среде зелотов — в частности, именно его дому выражали свою преданность знаменитые сикарии (от латинского sicarii — «убийцы»), прославившиеся своей жестокостью и террором по отношению к римлянам и высшим кругам иудейской власти. Сикарии уже прямо требовали социальной справедливости и едва ли не в каждом из своих вождей готовы были признать долгожданного Мессию — Христа-освободителя и Царя Иудейского.
Неудивительно, что, когда Христос явился, к нему примкнули некоторые из зелотов. Наиболее близким из них к Иисусу стал Симон Зилот, вошедший в число двенадцати христианских апостолов. Евангелисты Матфей и Марк называют Симона Кананит, что позволяет отнести его к иерусалимскому течению зелотов, формировавшемуся из священнических и аристократических кругов. К сикариям, по осторожному предположению папы Бенедикта XVI, мог принадлежать Иуда Искариот, предатель Христа (наименование «Искариот» может означать как «человека из города Кариот», так и «убийцу»). Некоторые исследователи причисляют к зелотам апостолов Иоанна и Иакова, сыновей Зеведея, которым Господь дал имя Воанергес, что переводится как «сыны громовы» (так в Иудее иногда именовали радикалов). И это только ближний круг. Надо думать, что среди тех, кто не принадлежал к апостолам, а просто странствовал за Христом из города в город, ловя обрывки учения, зелотов было еще больше.
Но по мере того как проповедь любви и всепрощения набирала силу, сторонники радикальных мер покидали Иисуса. Оставались лишь те, кто мог вместить в свое сердце «Царство Божие и правду его». Таковых было немного — к исходу земной драмы Сына Человеческого их насчитывалось, наверное, всего несколько десятков человек, а из апостолов всего одиннадцать — после отпадения и предательства Искариота.
Мотивы этого предательства теперь понятны: не столько тридцать сребреников, сколько неспособность вместить, что надо «не противиться злому», «собирать себе сокровища на небе» и «входить тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими».
Иудейское общество (не только зелоты, но не в меньшей степени и законники) не приняли учения Христа и предпочли «пространный путь», а Он не принял от Израиля мятежного венца, потому что, как сказал Сын Божий Пилату: «Ныне Царство Мое — не отсюда».
Будучи предан сикарием Искариотом, Христос оказался под арестом вместе с задержанными накануне бунтовщиками — Вараввой и его сообщниками, которые вполне могли принадлежать к тому же движению зелотов, набиравшему популярность среди граждан Иерусалима. И когда Пилат вышел на балкон, чтобы спросить у иерусалимской черни: «Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?» — ответ был предсказуем. «…И закричали все: «Не Его, но Варавву…»
Саморазрушение Иерусалима
Так Варавва впервые оказался вместо Христа: он подменил Его собою, чтобы на века стать подлогом и соблазном, лже-Христом и лже-Мессией. Ненависть в сознании большинства подменила любовь, разрушение — созидание, неправда земная — правду небесную.
Когда площадь в Иерусалиме огласилась криками: «Распни, распни Его!», выбор был окончательно сделан. Евангелия свидетельствуют, что в подстрекательстве толпы к голосованию за распятие Сына Человеческого участвовали первосвященники из среды фарисеев и саддукеев. Иудейское общество — от высших слоев до революционеров-зелотов — оказалось едино с римской властью в своем отречении от божественной любви.
Вскоре после Голгофы Иудея сотрясается очередными восстаниями против римлян. Страна, выбравшая путь Вараввы, а не путь Христа, стремительно идет к саморазрушению. Появляются новые Вараввы — предводитель повстанцев Ван-Гиор («сын чужестранца»), публично казненный после уничтожения римскими войсками Иерусалима, и вождь последней Иудейской войны Вар-Кохба («сын звезды»). В 132 году, после неудачного бунта сторонников Вар-Кохбы, еврейская государственность перестает существовать (вплоть до середины ХХ столетия).
Мнимые параллели
Иисус Христос и Иисус Варавва — евангельские двойники-антиподы. Они не только тезки, они, как сказал бы Достоевский, соперники в борьбе за сердца человеческие. Если взять Варавву не как смутную историческую личность, а как евангельский тип революционера, то обнаружится, что он вовсе не случайно встал рядом с Иисусом из Назарета перед встревоженной иерусалимской толпой.
В мировой истории у Вараввы нашлось немало последователей. Кампанелла и Мюнцер, Марат и Сен-Жюст, Робеспьер и Наполеон, Бакунин и Нечаев, Троцкий и Дзержинский, Ленин и Сталин, Гитлер и Муссолини — все они вроде бы вышли из христианской цивилизации, все (по крайней мере в детстве) читали Библию, но выбрали для себя совершенно другого Иисуса.
К началу ХХ столетия окончательно формируются учения, заимствующие у христианства его мессианизм и эсхатологический пафос, но переиначенные в духе Вараввы — коммунизм, социализм и в какой-то степени фашизм. Наиболее частые параллели с учением сына плотника Иосифа проводят глашатаи всевозможных революционных доктрин — как в России, так и в Европе.
В чем же заключаются эти параллели?
«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», — говорит Сын Человеческий. Но правды жаждут и Варавва с его последователями — ради нее они сметают целые государства, основанные на неравенстве и несправедливости, ради нее идут на смерть — свою и чужую. Якобинец Сен-Жюст говорит, что, пока где-нибудь в мире сохраняется деление на рабов и господ, он и его друзья не сложат оружия.
И ученики Христа, и ученики Вараввы гонимы за свои взгляды, дорогу в свои мессианские царства они устилают мученичеством и добровольными жертвами. Даже внешне революционеры бывают неотличимы от христиан: русские народовольцы принимают арест, ссылку и казнь как распятие, а террорист Каляев набожно крестится на уличную икону, прежде чем бросить бомбу в проезжающий кортеж.
И христиане, и бунтари не укоренены в жизни — они пренебрегают бытом и мещанским благополучием ради грядущего Града, который у одних именуется небесным Иерусалимом, у других — коммунизмом или эрой справедливости. Нечаев пишет в своем «Катехизисе»: «Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени…» В крайних своих проявлениях революционная аскеза смыкается с монашеской, оставляющей на потом — на «светлое завтра» или на «воскрешение из мертвых» — все простые человеческие радости: любовь, дом и спокойствие духа.
Христос проповедовал, что «последние станут первыми», ибо «всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится». Это напоминает хрестоматийный революционный лозунг: «Кто был ничем, тот станет всем», согласно которому последние уничтожают первых, чтобы занять их место. В марксистско-ленинской философии пролетариат — класс «последних» — в определенный исторический момент меняется местами с элитой, чтобы, отправив дворян, буржуев и академиков рыть траншеи, самолично управлять государством.
И наконец, оба — и Христос, и Варавва — почитаются в своей среде Мессиями, предсказанными в пророческих книгах (или в коммунистическом манифесте) и ведущими за собой в эсхатологические царства.
Но именно здесь развилка дорог, на которой становится ясно: Царство Божие и Царство Вараввы расположены на разных полюсах.
Бог живых и идол мертвых
Прежде всего Христос и Варавва по-разному понимают свободу и правду. Для христиан это главным образом нравственные величины, для революционеров и общественных деятелей — гражданские. Когда на слова Христа, обращенные к иудеям: «…Познаете истину, и истина сделает вас свободными», раздаются возмущенные возгласы: «Мы — семя Авраамово, и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: «Сделаетесь свободными», — сталкиваются две правды: Сына Божия и Вараввы. Христос разъясняет своим собеседникам, что «всякий, делающий грех, есть раб греха», но остается непонятым. Христианская свобода начинается с внутренней свободы личности (от греха) и лишь во вторую очередь подкрепляется внешними правами и свободами (от государства и общества). Без внутренней дисциплинирующей работы человека над собой гражданственность и политическая активность грозят обернуться суррогатом духовной жизни.
Свою проповедь Христос адресует личности, Варавва — толпе. Христос обращен к каждому конкретному человеку, Варавва — к массам, где нет личностей, где никто не скажет умершей девице: «Талифа куми», и воскреснет девица — по ней проедут колесницами революции и не остановятся; никто не будет поднимать из гроба Лазаря, исцелять хромых, слепых и бесноватых — все они пойдут в топку будущего благоденствия и унавозят почву для сверхчеловеков. Революции не воскрешают мертвых, а умножают их число, убивают целые страны и культуры.
Христос — это Бог живых, Варавва — идол мертвых. Мученичество и жертвенность почитаются христианами, но не менее ценно — сбывшаяся долгая жизнь, исполненное предназначение, богохранимая судьба, насыщенная днями (как у Иова). Дом и семья — то, что последователи Вараввы пренебрежительно именуют мещанством и обывательской культурой, — крепки и не вызывают в христианах никакого отторжения, если основаны на камне веры и не заслоняют собою истины. Наоборот, революционеры всегда готовы к саморазрушению: «мещанский уют» с легкостью поглощается баррикадами, выбрасывается на попрание врагу.
То, что христиане и революционеры иногда в равной степени подвергались преследованиям, скорее подчеркивает их различие, нежели сходство. «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» — в этой заповеди блаженств ударение стоит на последнем слове: «за Меня» — то есть за Христа, Сына Божия. Как правило, последователи Вараввы приносят свои жертвы во имя свое или во славу какой-либо идеологической схемы, но никак не во славу Христа.
Схематичность мышления и черно-белое восприятие очень свойственно революционерам и гражданским активистам, четко делящим мир на своих и чужих. Для Христа же нет ни эллина, ни иудея, он не отвергает никого и находит сторонников среди злейших врагов — фарисеев (Никодим), зелотов (Симон Зилот) и даже среди граждан Рима и его государственной элиты (Пилат и его жена Клавдия Прокула, апостол Павел).
Христианство предполагает достижение Царства Божия через духовное преображение, а учение Вараввы — через «возмущение и убийство». Революции сразу замахиваются на селекцию человечества, надеясь, что в новом мире люди изменятся сами собой. Однако эра всеобщего благоденствия не может наступить раньше, чем моральный уровень каждого начнет соответствовать хотя бы Кодексу строителя коммунизма. Зато Царство Божие может открыться в человеке прежде, чем оно сбудется в человечестве.
Большевистский Христос и красные богородицы
В отношении к Христу среди последователей Вараввы прослеживаются две линии: либо отрицание Спасителя, либо стремление заслонить Его лик образом двойника.
Первая линия представлена в знаменитом революционном романе Войнич «Овод». Монолог, обращенный главным героем к своему отцу священнику Монтанелли, вполне мог бы прозвучать из уст самого Вараввы:
« — Что сделал для вас Иисус? Что он выстрадал ради вас? За что вы любите его больше меня? За пробитые гвоздями руки? Так посмотрите же на мои! И на это поглядите, и на это, и на это...
Он разорвал рубашку, показывая страшные рубцы на теле.
— Padre, ваш бог — обманщик! Не верьте его ранам, не верьте, что он страдал, это все ложь. Ваше сердце должно по праву принадлежать мне! …Оставьте своего бога! Выбирайте — он или я».
В этом отрывке кардиналу Монтанелли, как некогда первосвященникам Иудеи, снова предлагают выбор между двумя Иисусами. Показательно, что свой выбор сделал и один из прототипов Овода русский революционер-народник Василий Караулов. В конце жизни он пришел к христианству, примирился с правительством и даже заслужил за это от Ленина ярлык «либерального холуя».
Другая линия основана на зеркальной игре параллелей. Например, марксистский мыслитель Карл Каутский не видел никакого принципиального различия между Иисусом Христом и Иисусом Вараввой, почитая обоих вождями революционного мятежа. В русском искусстве единомышленники Каутского — писатель Максим Горький и художник Кузьма Петров-Водкин создали образы «красных богородиц» и большевистских новомучеников, в которых накрепко смешали Христа и Варавву, христианство и революцию, Царствие Божие и коммунизм. Но, пожалуй, самое окончательное смешение осуществлено Александром Блоком в поэме «Двенадцать». Тот, кто появляется «с кровавым флагом» в последних стихах поэмы во главе двенадцати большевистских апостолов-убийц — «нежной поступью надвьюжной, снежной россыпью жемчужной, в белом венчике из роз», — действительно Иисус, но не Христос, а Варавва. Советское государство, основанное в России в 1917–18 годах, можно считать сбывшейся мессианской мечтой Вараввы и его последователей. Но в нем не найти ни обещанной свободы, ни правды, ни справедливости, ни даже обычного мещанского благополучия. Царство Вараввы — вопреки ожиданиям — оказалось наихудшей из диктатур и самой грандиозной из империй.
Государство и революция
И это не случайно: из революционеров нередко получались тираны, а из смуты — империи. Поэтому — если сходство Христа и Вараввы обманчиво и не имеет подлинной природы, то духовная близость Вараввы и Тиберия — евангельского бунтовщика и всесильного римского кесаря — очевидна и основана на исторических закономерностях.
«Царя ли вашего распну?» — спрашивал Пилат у иерусалимской толпы, указывая на Христа в терновом венце и багрянице. «Нет у нас царя, кроме кесаря», — отвечала ему толпа. Таким образом, Иудея отреклась от Христа дважды, предпочтя Ему не только узника Варавву, но и императора Тиберия.
Варавва и Тиберий только кажутся непримиримыми противниками. На самом деле царства обоих — отсюда, в то время как Царство Христа — не от мира сего.
Если Христос, которого дьявол в пустыне прельщал «всеми царствами мира и славой их», сказал искусителю: «Отойди от Меня, сатана», то Варавва с радостью бы согласился принять венец мирового владыки. Подобно Великому Инквизитору Достоевского, Варавва стремится «исправить подвиг» Христа, чтобы «превращать камни в хлеба» и даровать людям новый мир покоя и счастья в обмен на их личную свободу.
Революционеры — такие же носители имперского государственного духа, как и державники. Хотя Наполеон и Сталин возвысились до мировых владык на волне смут и мятежей, но, придя к власти, они проявили себя еще более бесчеловечными диктаторами и государственниками, чем их предшественники. До недавнего времени революция была всего лишь способом обновления государства, звеном в государственном биологическом цикле. Те, кто свергал тиранов, ожидали немедленного наступления земного рая, а получали взамен все тот же аппарат подавления и насилия, только еще более безжалостный. Получается, что по сравнению с революцией государство всегда является меньшим злом — ведь для того, чтобы победить государство, революционерам надо стать сильнее его, а для того, чтобы стать сильнее, надо сделаться большим злом по сравнению со свергаемым «кровавым режимом».
Иной путь предлагал Христос. Как Будда проповедовал выход из колеса сансары и череды перевоплощений, так Христос указывал, как разорвать порочный круг социальной сансары, где империи бесконечно порождают революции, а революции — новые империи. И путь этот прост: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».
Две тысячи лет спустя
В современной России христианская проповедь почти не слышна, зато проповедь Вараввы снова набирает силу.
В знаменитом видеоролике приморских партизан Россия услышала слова, каких не слышала, наверное, сто лет. Бесстрашные партизаны, совсем еще мальчики (ныне убитые или арестованные), говорят под виртуальные аплодисменты пользователей рунета, что «эта страна катится в пропасть» и они помогут ей «быстрее докатиться до этой пропасти своими убийствами и хаосом». Зачем?.. Чтобы «разрушить среду обитания этих выродков, вырожденцев». Под «средой» понимается Россия, под «выродками» — россияне.
Напомню, что приморские партизаны пользуются, по данным СМИ, практически всенародной поддержкой. Это похоже на правду — то, что тлеющая гражданская война идет уже под стенами Кремля, подтверждают и недавние события в Москве на Манежной площади.
«Возмущение и убийство» — вот формула Вараввы согласно евангелисту Луке.
«Убийства и хаос» — вот формула сегодняшних российских бунтарей.
В начале ХХ века Россия пошла по пути Вараввы, несмотря на то что в предупреждениях о гибельности такого выбора у нее не было недостатка — от романа Достоевского «Бесы» до скромного философского сборника «Вехи».
В начале XXI века России, похоже, суждено сыграть в ту же рулетку: Варавва, Тиберий или Христос…
Валерий БЕРЕСНЕВ