Вербовщики. Они берут на войну даже детей

Ополченцы, на днях приехавшие из Донбасса, говорят: если на Украине сейчас — перемирие, то на своей шкуре мы его не почувствовали, люди гибнут каждый день, с обеих сторон. 17 октября под Питером бойцы из ополчения ЛНР похоронили своего товарища, убитого 10 октября в бою в поселке Никишино Луганской области.

— Мальчишки, это урок вам, — поднимается с колен заплаканная женщина. Нетвердо стоит на свежей земле, которой засыпана могила ее сына. 18-летнего Женю Пушкарева похоронили только что. Мать обращается к двум молодым парням в камуфляже — его сослуживцам, на руках у них он умер, и они помогли привезти тело погибшего из Донбасса в Кронштадт.

«Мангуст» и «Тихий» (позывные ополченцев, своих настоящих имен они не раскрывают) ничего не отвечают.

— Вы мне обещали, — о чем–то напоминает им Жанна Пушкарева.

Оба молча неохотно кивают.

— Спасибо за то, что помогли мне его привезти.

— Да какое там спасибо! — хмурятся ополченцы. — Не уберегли пацана…

— Зато он здесь лежит, дома, а не где-то там…

На похороны Жени в 40-тысячном Кронштадте вышли около 300 человек. Половина из них — дети от 15 до 18 лет. Друзья, товарищи по военно-спортивному клубу, бывшие одноклассники, их родители, тренеры, учителя. И еще — на похороны позвали журналистов.

— Я хочу огласки, — сквозь слезы объясняет мать добровольца Жанна Пушкарева. — Хочу, чтобы как можно больше людей узнало о том, как погиб мой сын. Как его завербовали, заморочили голову, сыграли на его чувствах. Он заполнил какие-то анкеты в интернете и попал на войну. Мы не будем делать из этого тайны, мы хотим, чтобы все знали правду… Может быть, это поможет другим родителям. Может быть, это спасет их детей…

— Пусть мамы и папы будут внимательнее. Пусть проверят странички своих сыновей в соцсетях и узнают, в каких группах они состоят. Не ведут ли переписку с вербовщиками, готовыми брать на войну даже детей? Должны же быть какие-то нормы морали у людей?! —

недоумевает тетя погибшего. — Да, Женя — доброволец, но он по сути ребенок. Только 1 августа ему исполнилось 18 лет. Это максимализм юношеский, и не более. Мы пообщались с ребятами, ополченцами, они рассказали, что очень многие туда едут. Просто все это скрывается, мы этого не знаем и не видим. Если можно спасти чью-то жизнь, то нужно об этом говорить…

До самых последних дней никто из родных и близких не знал и не догадывался о том, что вчерашний школьник Женя Пушкарев записался в добровольцы, уехал на Украину, стал пулеметчиком ополчения Луганской народной республики и сразу попал в разведгруппу. Свой отъезд он держал в секрете. Никому не обмолвился ни словом, кроме пары-тройки самых близких друзей. Те его не выдали. Проводили на поезд.

От редакции

Мы публикуем этот текст не для того, чтобы в очередной раз доказать очевидное: в гражданской войне в соседнем государстве гибнут россияне. Мы уверены, что деятельное участие правоохранительных органов в уничтожении сети вербовки на территории России, питающей эту войну, — важнейшее условие той самой «деэскалации» конфликта, переговоры о которой идут на высшем уровне.

И еще: мы как общество должны найти достойную форму прощания с погибшими на этой войне, помня, что все они жертвы.

Женя сбежал в Донбасс 3 сентября. Дома оставил записку: «Мама, я уехал в Ростов к другу. Вернусь через два месяца». Мать поверила. Отцу (родители в разводе), бабушке, тете, тренерам и товарищам по военно-спортивному клубу парень вообще ничего не сказал. Уже после гибели сына родители обнаружили, что в соцсети «ВКонтакте» он числился в группах «Донецкая республика русское лето», «Военкомат НОД Павел Губарев» и т. п.

— Три года Пушкарев у нас занимался, интересовался военной историей, военной подготовкой, в школе-то НВП нет, осенью хотел поступать в училище ВДВ, — рассказал «Новой» руководитель кронштадтского военно-спортивного клуба «Скала» Николай Шик. — Он всегда участвовал во всех реконструкциях, зарницах, сборах, слетах… 3 сентября в Кронштадте мы проводили акцию памяти жертв Беслана. Женя должен был стоять в почетном карауле. За час до мероприятия он позвонил мне и сказал, что заболел. Я удивился, конечно: здоровый пацан, тепло, лето, как он мог простыть? Но сказал ему: давай лечись. Позвонишь. А он, оказывается, в тот момент садился в поезд на Ростов…

— Если б пропала хотя бы его военная одежда, обмундирование, если бы хоть какое-нибудь холодное оружие исчезло — я бы что-то заподозрил, — сокрушается Николай Шик. — Но он ничего не тронул, все лежало на месте. А 5 сентября ко мне прибежала его бабушка. Спрашивает: «Где Женя?» Я говорю: «Болеет…» Она: «Болеет?..»

— Мы никогда не обсуждали ситуацию на Украине, — продолжает наставник. — Мы вообще не ведем бесед про политику, про военные конфликты, в том числе про конфликт с Украиной. Мальчишка стал жертвой пропаганды. Все, чего он нахватался, — из интернета, из телевизора. Поверил тому, что там несут, что Нацгвардия расправляется с мирным населением. Как-то Женя задал мне вопрос: «Почему наша страна не помогает жителям Донбасса?» Я ему ответил: «Есть политические вопросы, которые нельзя сразу решить. И мы не можем их решить». Он говорит: «Как же так, там же люди...» А потом один из его дворовых друзей приютил у себя беженку из Донецка — 17-летнюю девочку. Она рассказывала Жене и его другу, что там происходит. Видимо, это стало последней каплей…

Через несколько дней бабушка дозвонилась внуку. Он ее успокоил: «Мы в Ростовской области, с другом, охраняем склады далеко в тылу, война — там, а мы — здесь». Еще 30 сентября, незадолго до гибели, Женя отвечал на звонки: «Не волнуйтесь — мы роем окопы, лазим по огородам, собираем огурцы, нам до границы с Украиной — 10 км». По словам его товарищей-ополченцев, в те дни он уже находился в Луганской области, в составе разведгруппы и вовсю выполнял поставленные задачи — разведка, оборона, удержание позиций.

— Зарницы зарницами, и реконструкции — это всего лишь реконструкции. У него не было совершенно никакого опыта для того, чтобы воевать, — негодует Николай Шик. — Что он знал о войне? Ничего! Да, у нас были какие-то учебные процессы. Но это все — на уровне НВП. Кто допустил его туда? Как можно было туда ребенка кинуть? Позор тем командирам, которые его вербовали. Вместо того чтобы остановить. Вместо того чтобы отправить воду носить, помогать беженцам. Они его одели, дали ему автомат и засунули в разведгруппу. Разведгруппа — это первые, кто ловит пули, это должны быть профессионалы. А они кинули мальчишку! Кинули на позиции, как мясо…

Знают о том, как воевал Женя, и видели, как он погиб, только его товарищи — ополченцы из того же отряда — «Тихий» и «Мангуст» (позывные). Они рассказали «Новой» о гибели Жени, о последнем бое, о том, что происходит в Донбассе сейчас. Оба пока не решили, вернутся ли они туда обратно.

Прямая речь

"Тихий" (27 лет, место жительства — Петропавловск-Камчатский):

— 23 сентября я поехал на свой первый боевой выход в поселок Круглик Краснолучинского района. Там мы занимали оборону в частном секторе, и там я познакомился с Женей. Мы пробыли в Круглике восемь дней, потом вернулись на базу в Красный Луч (Луганская область). На базе провели пять дней — отдохнули, помылись. 8 октября вечером нас построили и попросили выйти из строя 10 добровольцев, чтобы отправить на боевые позиции в поселок Никишино для усиления. Поселок был не полностью освобожден. Там держали оборону ребята из ДНР. Вернее, они вели бои за этот поселок — то отобьют улицу, то потеряют.

Женя погиб в поселке Никишино. 8 октября мы заняли позиции. 10 октября нас атаковали. Женя первым увидел, что нашу позицию хотят взять в кольцо. Принял решение и скомандовал отойти через улицу, к нашим ребятам, у нас там стоял пулеметный расчет. Надо было пройти буквально 10—15 метров, чтобы там совместно занять оборону. При отходе я шел первым, а Женя был замыкающим, прикрывал наш отход. Он был пулеметчиком, у него был РПК-74, он пугал их, отстреливался, делал несколько очередей. Мы заскочили, оглянулись, увидели, что он не зашел. Он не успел дойти до калитки буквально два с половиной метра и лежал на животе лицом вниз. В это время велся беспорядочный огонь, свистели пули в сторону наших позиций. Мы выбежали, вернулись, забрали Женю, лежащего с дороги, затащили во двор, чтобы максимально защитить от пуль. Расстегнули на нем китель. Я вколол ему обезболивающее. Но он уже потерял сознание. Умер он быстро. Потом мы узнали, что Женя получил смертельное ранение: пуля попала в плечо, сломала три ребра, пробила легкое, печень, застряла в ягодице. Он не мог выжить.

— А как он, 18-летний, без опыта мог туда попасть?

— В рядах ополчения люди разных возрастов и много тех, которые даже не служили в армии.

— У них вообще есть какие-то навыки? Их там чему-то учат?

— На опыте. Задача — занять оборону. Вот и весь инструктаж.

— А учат обращаться с оружием?

— Один раз мы выезжали в район карьера, у нас были стрельбы. Пристрелка автоматов. С гранатометов, с АГСов учились стрелять.

— Откуда брали оружие и боеприпасы?

— Все захваченное, трофейное, забранное каким-то образом у украинской армии.

— А из России привозят оружие и боеприпасы?

— У нас в отряде такого не было. Мы воевали тем, что добыли в бою.

— Причина, по которой вы отправились туда?

— Причин много. События 2 мая в Одессе — главный фактор. Я неравнодушен к людям. Ко всему происходящему там. К тому, что погибают мирные жители, женщины, дети. Я считаю, это — преступление. С этим надо что-то делать…

— Сейчас вы здесь, помогли привезти Женю, похоронили. Теперь вы собираетесь возвращаться туда или как?

—  Я пока не принял решение. Меня отговаривают многие. За меня переживают все родственники. Но я еще не решил для себя…

— Смерть Жени что-то изменила в вашем сознании?

— Да. У меня тоже растет ребенок. Сейчас еще жена беременна. Будет пополнение в моей семье. Жена переживает сильно. Тут сложный выбор. И личное, конечно, тоже присутствует. С другой стороны, у меня там еще товарищи остались — мои земляки. Просто так бросить их я тоже не могу. У нас там все-таки братство. И люди гибнут. Гибнут каждый день. Как ополченцы, так и мирное население. У меня еще есть время подумать, все взвесить, приму решение чуть попозже.

— Вы думаете: без военных действий нельзя обойтись?

— Этот вопрос не ко мне. Есть люди повыше, кто стоит за всем этим…

"Мангуст" (28 лет, место жительства — Калининград):

— На базу в Красный Луч прибывают все те, кто хочет принимать участие в освободительном движении народного ополчения. Все они являются добровольцами. Кто-то с опытом, кто-то без, кто-то местные. После того как там все собираются, они проходят короткий инструктаж, который ничего профессионального собой не представляет, и едут дальше по назначению.

10 октября, в районе 6 часов вечера, мы были в Никишине, в брошенном доме, поели, готовились отдыхать. В это время солнце заходило в нашу сторону. Украинцы, судя по всему, наблюдали за нами: где мы и что делаем. Они поняли, что мы — бойцы неопытные и что сейчас находимся в расслабленном состоянии, поэтому выбрали момент, когда солнце светило в нашу сторону, и начали обстрел.

Сначала нас обстреливали из минометов. Затем присоединились автоматчики. В результате стреляли с разных точек не меньше 30—40 человек. Было понятно, что нас пытаются взять в кольцо. Видно их не было. И было непонятно: кто откуда стреляет. Все кругом рвалось, летело и взрывалось. Все улицы и дворы обстреливались. Мы не знали, как отходить, и реально отходили кто как мог.

— Почему вы туда поехали?

— Из сострадания и сожаления о том, что там сейчас происходит. Люди реально страдают. Они покидают свои дома, уезжают куда-то, защитить их некому, по большому счету, кроме нас… Не помочь — это цинично.

— После похорон Жени вы вернетесь туда?

— Я думаю.

— Смерть Жени заставила задуматься о чем-то?

— Да. Нужно хорошее снабжение, чтобы было с чем воевать. Воевать просто так — это глупо. Чтобы воевать, нужны средства. В России они есть. 75% ополчения состоит из россиян. Это точно. Но те же россияне за свой счет покупают форму, покупают военные ботинки, разгрузку — все за свой счет… А нормальный бронежилет противоосколочный и противопулевой никто себе позволить не может. Они очень дорогие. Если Россия хочет помочь — так она должна это делать.

— Но у нас же нет официально военных действий.

— А танки и «Грады» туда направляются кем? Или они сами собой там нарисовываются? Что-то — да, ополченцы отвоевали у Национальной гвардии. Но что-то все-таки появляется другим путем…

— Есть в Донбассе тенденция к перемирию, по вашим ощущениям?

— Политика — очень сложный элемент. Если они там, наверху, не могут это решить, то нам что остается? Мы можем только предполагать. Перемирия как такового там нет. Там постоянные провокации. Мы после объявления перемирия вообще никаких изменений не почувствовали. Никто не отступает. Все занято по фронтам. Одни обстреляли, другие ответили. В лучшую сторону ситуация как таковая не изменилась. И мирные люди как страдали, так и страдают.

— На ваш взгляд, кроме военного, есть какие-то пути урегулирования этого конфликта?

— Навряд ли. Потому что если хотя бы одна, любая из сторон, не хочет решать это мирным образом, то и другая будет действовать ровно так же. Никто не сдастся.

P. S. За телом Жени в Донбасс родители ездили сами. Ополченцы из отряда, в котором воевал Пушкарев, попросили в штабе ЛНР машину, чтобы довезти груз 200 до Каменск-Шахтинска.

— В морге больницы Каменск-Шахтинска тело сына приняли только с тем условием, что за ним приедут родственники, — говорит отец Жени Алексей Фомин. — Объяснили: часто за погибшими в боях никто не приезжает, и больнице приходится хоронить их самой.

Затем родители Пушкарева с гробом добрались до Ростова, а там сумели договориться о доставке тела в Петербург за минимальную сумму — 20 тысяч рублей. Официально никакой помощи родственникам погибших добровольцев власти ЛНР и ДНР не оказывают, никаких компенсацией не выделяют.