"Пришла весна, и у нас на фронте огромные лужи"
Я водила пальцем по шершавой бумаге, наливала себе водку и читала письма. От деда. С войны. Моей маме
Когда я родилась, моя бабка Лена отдыхала в Сочи. Вместо поздравлений она отделалась легкомысленной телеграммой: "Поздравляю с ценным приобретением!" С годами она так и не научилась быть серьезной и никогда не занималась моим воспитанием. За это и за прекраснейшую безалаберность я в ней души не чаяла.
Я видела ее раздраженной всего несколько раз: когда из вредности заперла ее в туалете и ушла гулять с подружками и когда мама пыталась ее уговорить пойти в мою школу на родительское собрание, от которого бабка отбрыкивалась как могла, но все-таки сдалась. Еще немного поворчав, она ушла, страшно хлопнув дверью: не от злости, а потому что с детства была глуха на одно ухо и всегда всем грохотала.
Минут через сорок она вернулась совершенно пришибленная: "Я туда не пойду. Там Леша лежал". И тихо прикрыла за собой дверь. "Какой еще Леша?" – спросила я. Мама вдруг охнула и побежала за бабушкой. Она вернулась с заплаканным лицом: "Это твой дедушка. В твоей школе в 41-м году был госпиталь, и он там лежал раненый. А потом уехал на фронт и погиб".
Я не рискнула канючить: "Ну расскажи, в каком классе он лежал, может, у меня там уроки физики…" – бабка Лена никогда не говорила про войну. Когда по просьбе учительницы я попросила ее выступить перед классом на уроке мужества, она посмотрела на меня как на сумасшедшую.
Однажды я опрокинула коробку с фотографиями и увидела снимок, на котором бабушка чесала за ухом незнакомую мне кошку. На вопрос, что это за кошка, получила ответ: "Это Мурка, моя соседка в блокаду". На коммунальной кухне я узнала у соседей, что к декабрю 41-го года в двенадцати комнатах нашей огромной (почти 500 кв. м) квартиры осталась только моя бабка. Как-то вечером у подъезда она увидела тощую кошку, которая сидела как заяц – столбиком. Почему ее к декабрю не съели – ума не приложу. Бабушка забрала Мурку и всю войну они спали в обнимку, согревая друг друга.
Вот, собственно, и все, что я знала о бабушкиной блокаде. После ее смерти (она умерла поздно вечером, врач скорой развел руками, сказал, что за телом приедут утром, и я осталась одна в огромной комнате, в той самой, где они выжили с Муркой) – так вот, чтобы было не так ужасно сидеть с мертвой бабушкой всю ночь, я залезла в ту коробку с фотографиями и на дне нашла письма, завернутые в стираный полиэтиленовый пакет. Пачка была тонкая: листочки в выцветшую линейку, почти невидимый карандаш: "Милая моя девочка Таня!" Письма я прочла за 15 минут, а потом оставшуюся ночь смотрела их на свет, водила пальцем по шершавой бумаге, наливала себе водку и плакала. То ли из-за того, что умерла бабушка, то ли из-за этих писем. От деда. С фронта. Моей маме.
…Судя по тому, что о нем рассказывала родня, человек он был трогательный и незаметный. Бухгалтер в первом поколении, приехав в Ленинград из глубокой провинции, он, неожиданно для себя и окружающих, страстно полюбил балет. Маму он начал водить в Кировский театр с пяти лет и, как только она подросла, майским утром повел на экзамен в Вагановское училище. Маму приняли и сказали приходить в сентябре. Дело было в 1941 году. В июле маму со школой отправили в эвакуацию в Ярославль, а Вагановское училище – в Пермь. Когда четыре года спустя она пришла в училище на улицу Зодчего Росси, там только вздохнули: поздно, выросла.
Но дед такого даже предположить не мог и в каждом письме утешал: "Не переживай, Танюша, вот добьем фашистов и будешь ты танцевать, а я буду сидеть в ложе бенуара и на тебя любоваться".
…Бабушка так и не получила похоронку, где было бы написано, что ее муж, Качалов Алексей Александрович, "погиб смертью храбрых в бою за социалистическую Родину". Она прожила еще сорок лет с тем, что он пропал без вести.
Последний раз она его видела, когда в декабре 41-го деда выписали из госпиталя и он пришел ночевать домой. Я об этом знаю только потому, что уже с фронта он написал письмо: "Не беспокойся, Танюшка, мы с мамой живы и здоровы. Мы провели чудесный вечер, много говорили о том, как будем жить, когда разобьем проклятых фашистов". Письмо датировано девятым декабря. Чудесный вечер в декабре 41-го года…
В остальном письма деда были удивительно домашними. Только один раз он упомянул, что живет в землянке и иногда "шум с улицы мешает спать". Он интересовался, пишет ли Танечке какая-то дальняя родственница и хватает ли ей "покушать". Над фразой "Мама послала тебе из Ленинграда посылку" (февраль 1942 г.) я ломаю голову до сих пор. Последнее письмо датировано 17 апреля 1942 года. В нем он просит маму не промочить ноги: "Пришла весна, и у нас на фронте огромные лужи, у вас, наверное, тоже".
А потом пришло вот такое: "Глубокоуважаемая девочка Таня! Должен с горечью сообщить Вам, что Ваш папа, а мой фронтовой друг погиб смертью храбрых в ночь с 27 на 28 апреля. Я понимаю, что не смогу Вам заменить папу, но пишите мне, пожалуйста".
Не знаю, пытались ли мама и бабушка узнать, где и как погиб дед. Думаю, что нет: все архивы были засекречены. Но когда создали сайт "Память народа", я тут же вбила в поиск "Качалов Алексей Александрович" и на экране появился скан строки из какой-то бесконечной книги "Донесений о безвозвратных потерях". В графе "когда и где выбыл" – опять стоял прочерк. Спустя несколько месяцев появилась дата выбытия – "между 25.04.1942 и 29.04.1942". Потом дислокация – "86 сд 284 сп".
Каждый раз, заходя на сайт, я думала о человеке, который сидит в архиве Минобороны, погребенный под тысячами бумажек, и когда натыкается на что-то новое про моего деда, возвращается к его делу и вбивает в базу цифирки, важные, наверное, только для меня. А я жду, что он там еще найдет, хочу его обнять, накормить борщом, лучшим в мире, как делала бабка Лена, потому что он, этот неизвестный человек, мне уже совсем как родной.
В прошлом году, за несколько дней до 9 Мая, появилась самая главная строчка: "место выбытия – Ленинградская обл., р. Нева, левый берег". Это Невский пятачок.
Переворошив тонну интернета, расшифровав "86 сд 284 сп", как 86-ю стрелковую дивизию, 284-й стрелковый полк, добавив даты из архива и строчку из письма однополчанина "Ваш папа погиб смертью храбрых в ночь с 27 на 28 апреля", я наконец, спустя 73 года сложила картинку горькой правды.
В июле 41-го года деда записали в 284-й стрелковый полк, который почему-то назывался истребительным. Какой из бухгалтера и балетомана был истребитель, судить не мне.
Весной 42-го года полк перебросили в Невскую Дубровку. За рекой, на левом берегу, был Невский пятачок, который из последних сил оборонял легендарный 330-й полк. Немцы только и ждали ледохода, чтобы добить человек шестьсот, которые останутся без подкрепления. 24 апреля 1942 года было решено отправить на левый берег батальон из 284-го стрелкового полка. Пока набирали добровольцев, раздался грохот – пошел лед. Почти все лодки уже были уничтожены врагом, поэтому под минометным огнем, через крошево льда, перебралось около двухсот человек. Три дня и три ночи на пятачке шел бой. Позднее штаб отрапортовал, что герои, даже раненые, не покинули поле боя. Это было некоторое лукавство – с трех сторон был враг, с одной – мощный ледоход. Солдаты, хотели он быть героями или нет, оказались в ловушке.
27 апреля 1942 года в штаб дивизии с пятачка пришла последняя радиограмма: "Участок возьмут только через наши трупы". В этот же день немцы заняли берег Невы и люди оказались в окружении. 29 апреля в 21.00 над пятачком взметнулся кусок маскировочного халата, на котором крупными буквами было написано: "Помогите".
Это был конец.
…Все совпало. Дата. Левый берег. Деду хватило места в лодке, чтобы переплыть Неву навстречу своей гибели. Он уже был мертв, а его последнее письмо Танечке, то самое, которое про лужи, все еще шло к адресату.
В прошлом году 7 мая я поехала на Невский пятачок. Было ветрено и пыльно. Это очень странное место: стеной стоят стелы от благодарных братских народов, а вокруг совершенно мертвая земля. Ни деревца, лишь чахлые кусты. По аллее дошла до Невы, по дороге перечитав фамилии на всех могильных плитах. Фамилии Качалов не было.
В документах сказано, что там, где пытался высадиться 284-й полк, нашей земли оставалось вглубь не больше двухсот метров. Но туда – к левому флангу – не пройти: сплошные ямы да овраги, поросшие бурьяном, то, что раньше было землянками и окопами. А еще поодаль глухой забор, за ним – огромный особняк. Странное место для дачи, но о вкусах не спорят. Женщина, которая мела аллею, на вопрос, чей это дом, только рукой махнула: "Да это наш местный мент!"
В это мгновение за рекой, в Невской Дубровке (там тоже мемориал), грянул оркестр.
– Ветеранов чествуют, – сказала женщина с метлой. – А тутошние тоже сегодня приезжали, их всегда перед праздником на автобусе привозят.
– Тутошние?
– Ну да, которые с самого пятачка. Их с каждым годом все меньше. В этот раз человек пять всего было.
К вечеру благодаря коллегам-газетчикам передо мной лежали три телефонных номера. По одному немолодой женский голос сказал, что "у папы давление", по другому были бесконечные гудки, по третьему ответили очень бодро: "Да, я Михаил Петрович Зорин, ветеран 330-го полка, чем могу быть полезен?"
Я коротко, как могла, рассказала про свои поиски и спросила, можно ли с ним встретиться.
– Дианочка, у вас такое святое дело, что я приглашаю вас в ресторан!
Трудно было поверить, что моему собеседнику уже 90 лет.
Я не помню, когда я последний раз так волновалась, собираясь на свидание. Купила букет и пришла на полчаса раньше. Михаила Петровича я узнала сразу – старше него вокруг никого не было. "Рестораном" оказался ближайший "Макдоналдс", куда он красиво распахнул дверь.
Михаил Петрович начал говорить – быстро, без запинки, очень интересно. Если бы я, готовясь к встрече, не прочитала все его интервью, то, наверное, была бы заворожена. Заметив, что я слушаю не очень внимательно, он остановился:
– А что вас, собственно, интересует?
Мне было стыдно признаться, что меня больше всего интересовало, стояли ли еще в конце апреля 42-го года глубокие лужи.
– Лужи? – Михаил Петрович рассмеялся. – Вот уж не помню. Давайте я вам лучше расскажу, как я спас отца нашего президента Владимира Спиридоновича Путина.
…Я довезла Михаила Петровича до дома, и он, перед тем как войти в парадную, весело помахал мне рукой. Я тоже ему помахала, выключила машину и задумалась. Я ничего не хотела знать про папу нашего президента, но узнала. Я хотела узнать, был ли ветер, когда эти безумцы гребли между льдинами. Но не узнала. И были ли еще лужи. Потому что это очень важно, упал дед, когда его убили, в лужу или на сухую землю.