Ваган*
Он видел миллионы пар драной обуви и английскую королеву. Накормил плацкартный вагон курой-гриль и исколесил полгорода на общественном транспорте в поисках мелкой детали за 50 рублей. На проезд истратил в десять раз больше. Всю жизнь воспитывает себя, а не детей, а их – своим примером. Всю жизнь зарабатывает на дом, но пока еще не получил ключей. Я не знаю сапожника лучше (он чинит обувь уже четверть века) и мало знаю таких людей. Может быть, секрет в том, что он родился и вырос в Армении? Может быть, в том, чему научили папа с мамой? А может быть, в нем самом?
На какую-то минуту мне почудилось: это судьба. Придумала рубрику о людях – «Соседи по человечеству». Написала про бабу Катю. Она пришла ко мне слушать текст (сама не видит). Пожаловалась, что на улице холодно, долго гулять не может – ноги мерзнут. Плохие сапоги у нее – рваные китайские дутики. А у нас один размер – 35-й, отдала ей свои. Но когда она мерила, сломался бегунок на молнии – руки-то старые. Срочно понадобился сапожник – Ваган…
Мы так и не смогли точно вспомнить, сколько лет знакомы с ним. Но Ваган помнит меня беременной, а это значит – не меньше пятнадцати. Все эти годы я знаю, что он отменный сапожник, у него золотые руки и из того же материала сердце. А он никогда не знал, кто я. И, немного робея, я попросила его стать моим героем.
Ваган усмехнулся: «И я стану знаменитостью? Про меня уже писали один раз в жизни…» Я напряглась – испугалась, что другая «акула» его уже «укусила». «Это был 1984 год, – рассказывает Ваган. – Я учился в 10-м классе. Впервые случайно победил на какой-то олимпиаде. Ко мне приехал корреспондент из газеты «Комсомолец», разговаривал со мной. А потом мне показали газету. Я прочитал и побежал в киоск. Скупил там всех «Комсомольцев», на сколько хватило денег». – «Много?» – «Тогда газета стоила две копейки, а я купил на три рубля».
В Ленинград Ваган переехал из Еревана.
«Знаешь, как там жили? – опять смеется. – В сутки давали 30 минут света. И все, что зарабатываешь, уходило на то, чтобы купить свечи, дрова, керосин, в общем ни на что иное, кроме как на нужные вещи».
«30 минут в сутки давали свет, и ты не знаешь, когда дадут. А дадут – хочется и телевизор посмотреть (новости послушать: что в мире творится), и утюг включить (одежду погладить), и что-нибудь приготовить, и ребенку (дочке тогда был год) мультик включить – все хочется, и счетчик летит. Пока ты все делаешь – 30 минут прошло. Короче, не жизнь – а рай!»
«А у меня бабушка по материнской линии – коренная ленинградка, – продолжает Ваган. – Пережила здесь блокаду вместе с дедом, потом он дошел до Берлина, вернулся живым. Бабушка все время рассказывала про Ленинград с восторгом и про людей – что таких нигде не найдете в мире. Все время хотелось увидеть то, о чем она рассказывает».
Сначала Ваган переехал сам, а потом перевез жену и дочку.
«Лето 1993 года, как раз в то время деньги меняли. Я сажусь в поезд, а по радио объявляют: за три дня надо поменять деньги. А я три дня буду в поезде. У меня 16 тысяч рублей было. А жареная курица тогда 1000 рублей стоила. Я купил на перроне 16 кур. Сел в поезд и уснул. Через день бабушка одна меня будит: «Вы живы?» – «Да, а что?» – «Просто вы как легли, так и лежите...» Я встал, посмотрел на наш вагон (у нас плацкарт был): слева, справа, спереди соседи – все мою курицу кушают… 16 кур – надо было кушать!»
К 1993 году за спиной у Вагана уже была армия, институт и две профессии – токарь и механик. А работы в Ленинграде не было. Сначала устроился педагогом в ПТУ в Выборге. Но, по его словам, зарплату платили такую – стыдно назвать зарплатой. Мечтал попасть на Пролетарский завод, но в 90-е годы на предприятии шли бешеные сокращения.
«Тогда устроился в обувную мастерскую на Московском проспекте, – говорит Ваган. – Там я видел королеву Великобритании: машина красная, все окна светлые, незатемненные, она в красной шляпке, в красном пальто, ровно сидела. Ельцина видел, еще кого-то – всех не вспомню, там все правительственные кортежи проезжали».
Так Ваган стал сапожником, потому что родители всегда учили: образование образованием, но что-то научись и руками делать.
«А потом, – продолжает мастер, – как говорится, засосало. Другой работы нет. А это чем не работа? Не ворую, сижу работаю. Я в жизни всё пробовал, кроме воровства. Это, я думаю, пробовать не стоит. А остальное – жизнь всё заставляет. Главное не просить деньги. Потому что все в тяжелом положении. У кого просить? Надо работать. Работа моя нужна для людей. Все-таки люди одеваются, обуваются. С каждым днем качество падает, цены растут, и люди все равно в этой профессии нуждаются. А так все работы хороши. Вот ко мне парень ходил, всё хвастался: да у нас в компании, да я в таком престижном месте работаю… А потом я встретил его в «Икее» – он там служил охранником. Я поздоровался, пожал ему руку. Но после этого он ходить ко мне перестал. А чего стесняться? Он же работает, не ворует».
Ваган убежден: если что-то делать, то надо делать на совесть или вообще не браться. Когда обувь не подлежит ремонту, он ее не принимает. «Кое-кто на меня обижается порой: «Вот ты не взял, а там за углом взяли». А потом человек приходит и на того сапожника кричит: зачем ты деньги брал, а не сделал? Я лучше сразу честно скажу: нет».
Однажды у меня сломалось металлическое кольцо на сумке. Конечно, я принесла ее Вагану. Он сказал: «Гарантировать не буду, но постараюсь». Старался он очень – не возвращал сумку месяц. Кольцо было особенное, Ваган его искал, объездил весь город и всякий раз, когда я приходила к нему, утешал: «На этом складе тоже нет, но я знаю еще один…» Через месяц Ваган нашел то, что нужно, с меня взял 50 рублей – столько стоило кольцо, на проезд он истратил в десять раз больше.
Официально рабочий день у сапожника до 20 часов, реально – до 22–23. У него никогда не бывает отпуска и три выходных в году.
«1, 2, 3 января, – в блаженной улыбке расплывается мастер. – И еще если заболеешь или случится что. Когда умер отец – поехал в Армению. Брат умер – поехал тоже. А так, чтобы отпуск, отдыхать – нет. Есть люди, которым говоришь: пойдем в воскресенье отдыхать, и они заранее знают, что надо с собой взять и что они будут делать. Один раз друг поймал меня на вопросе: как ты отдыхаешь? Что делаешь? Не отдыхал – не знаю. Если я один день на работу не выхожу – иду в минус. Аренда душит».
Каморка Вагана – это, кажется, пять квадратных метров, вдвоем мы помещаемся тут с трудом. Но это полсекции в торговом центре на окраине Питера! Аренда секции стоит 30 тысяч рублей в месяц. Ваган свою секцию поделил со швеей Наташей – теперь им выходит на двоих по 15 тысяч. Наташа приносит Вагану к обеду булку. Он греет ей чай.
«Работу свою люблю, от работы не устаю, – говорит Ваган. – Сидеть устаю. Целыми днями один. Четыре стенки. Даже в армии было разнообразие. А здесь каждый день все те же четыре стенки. Люди приходят. Но тратить время на разговоры не получается. Всем нужно обувь в срок. Работаешь, чтобы успеть».
«Когда на человеке ответственность – надо работать, – убежден обувных дел мастер. – А если ты создаешь семью – ты берешь большую ответственность. Помню, еще дети были маленькие, мы ходили в магазин. Просят: «Хотим жвачку». Есть деньги – покупаешь. Нет – говоришь: «Не сейчас, зарплату получу, пойдем, купите, в субботу». В субботу получал зарплату, звонил жене, она брала детей, мы шли в магазин, давали им корзинки. Говорили: «Вот магазин, идите покупайте…» Они ждали субботы. А я, чтобы у них это жило внутри: сказал – значит сделал, не обманул. Я всегда так детей воспитывал: если обещал, то обещание надо выполнить. Или не обещать. И никогда не врать. Лучше сказать правду и решить, как с ней быть, но не обманывать. Никогда не бил детей (кулачный метод – не воспитание, тем более ты ответа не получишь) и не наказывал. Объяснял им и всё. А кричать, орать, бить и надеяться, что они поймут, – нет, не поймут, честно. Если потом спросишь: почему ругали? Скажут: не знаем.
В армии (в 1985–1987 гг. – Н. П.) мы строили Академию Генерального штаба в Москве. У нас начальник участка молодой был, но, видно, в Афганистане служил, им давали зеленый свет. Он ходил и на всех орал: «Завтра приду, чтобы все было сделано». Он орет, и все его молча слушают. А я говорю: «Вы просто покажите как, завтра придете – все будет сделано». Он остановился, притих, смотрит на меня: «Как фамилия?» Я говорю: «Это не важно. Вы покажите как, мы сделаем. Орать все могут. Если погоны позволяют, все орут. А примером никто не показывает…»
Бабушка на улице кричит на молодых, ругается матом, еще жалуется: «Меня не уважают». А маленькие должны взять пример у бабушки? Она стоит, ругается матом. Они смотрят: взрослые ругаются. Им почему нельзя?»
Сегодня у Вагана двое взрослых детей – дочь 24 лет и сын 21 года, живут с родителями, больше негде. «Я так говорю: дочь – армянский разлив, в Ереване родилась, сын – петербургский разлив, он здесь родился». Оба уже выучились. Дочь работает учительницей начальных классов, как бабушка (мама Вагана – учитель русского языка и литературы в Ереване). Сын, резчик по дереву, найти работу по специальности пока не может. «Везде нужен стаж, – объясняет отец молодого специалиста. – А как будет стаж, если никуда не устроиться? Надо же начинать с чего-то… Ищет теперь не по профессии. Как все, так и мы живем. А когда сын в колледж поступал, он был единственный нерусский, но все хотели его видеть на курсе, потому что у него у единственного была пятерка по русскому языку».
В Армении у Вагана дом (мама, сестра, два брата). А В Ленинграде своего жилья никогда не было. И сейчас нет – есть только надежда. Два года назад отец семейства купил двухкомнатную квартиру в строящемся доме за городом – в поселке имени Свердлова. В 2017 году дом обещают сдать. «Я просто у людей в долг взял, кто мог дать, и возвращаю им. Нет, не в банке, не под проценты, это риск. Не хочу обидеть страну – но мы живем в нецивилизованной стране. Есть такое французское имя – Жопен. Мы живем в этой стране под названием Жопен. И никто ничего не хочет делать. Все можно сделать. Можно сделать так, чтобы люди жили хорошо. Но никому это не выгодно. Кто сейчас думает о ком?»
Ваган думает о людях. «Везде, где мы когда-нибудь снимали квартиру, – продолжает он, – мы всегда с соседями были в очень близких отношениях.
Так еще родители нас учили: самые близкие родственники – соседи. Пока кто-нибудь, даже самый родной человек, дойдет, доедет, сосед – рядом.
Мы не в лесу живем. Говорят: одной рукой лицо мыть трудно, а двумя руками уже легко. Рука руку моет. Двумя руками моют лицо. Люди должны жить друг для друга.
Вот атомная электростанция вырабатывает свет. Мы тоже, как станция, должны вырабатывать добро. Чем больше хорошего друг другу будем говорить и делать – тем действительно хорошего будет больше. А чем больше плохого – тем будет хуже. Что мы делаем – в том и живем, согласись».
Свои три январских выходных Ваган непременно проведет с людьми – самыми дорогими. В душевной компании, наверное даже выпьет. Обычно он не пьет. Но как-то раз что-то случилось (может, и смерть, уже не помнит) – сапожнику приспичило купить бутылку водки. «Вечером после работы я зашел в «О’Кей», – рассказывает он. – Продавец на кассе у меня спрашивает: «Вы на время смотрели?» Говорю: «Смотрел, – и даже взглянул еще раз на часы, – а что?» – «Алкоголь после 22 часов не продают! Вы что, с луны?» – «Почти», – улыбнулся Ваган и отдал водку.
*Ваган – в переводе с армянского «щит»