Память – живая и мертвая
Журналисты из России и с Украины, работавшие в рамках проекта «Создавая пространство для диалога» в Берлине, сравнили традиции сохранения памяти о жертвах войн и конфликтов в этих трех странах.
Минула третья годовщина гибели Небесной сотни в Киеве в феврале 2014 года, но до сих пор остается нерешенной проблема создания мемориала погибшим. Президент Украины Петр Порошенко пообещал, что станет первым жертвователем и лично решит вопрос о выделении земли под памятник около Институтской улицы, где погибли активисты. То, как будет выглядеть монумент, требует общественной дискуссии. Ее итоги – в зависимости от того, какими они будут: забыть или помнить, молчать или говорить, конфликтовать или искать пути примирения?
Сегодня, по мнению специалистов (историков, архитекторов, культурологов, социологов и др.) классический памятник – «стоящий дядька» или «мужик на коне» – перестает работать. Современный человек, перекормленный информацией, живущий в век безумных скоростей, локальных войн и страшных трагедий, уже не восприимчив к монументам–рудиментам.
«Перед памятником Ленину собираются преимущественно коммунисты и по праздникам. Всем остальным там делать нечего либо они используют пространство, игнорируя памятник, – объясняет Оксана Михеева, доктор исторических наук, профессор Украинского католического университета, руководитель программы социологии. – Сегодняшнему обществу нужны монументы, которые не задают восприятие, а открывают дискуссию. Если памятник выполняет эти функции, то он становится местом встречи разных миров, разных идеологий, разных взглядов на жизнь. Они соприкасаются и возникает повод для переосмысления события или личности в истории. Памятник должен вызывать у каждого свой отклик. В мире неоднозначных оценок и суждений, разных версий о произошедшем, месседж не может быть прямолинеен и прост, он должен давать повод для диалога».
Памятник – как повод для переосмысления исторических событий. Реально ли это? Вполне. Об этом свидетельствует удачный немецкий опыт.
Монумент как приглашение к дикуссии
Спор вокруг монумента жертвам Холокоста, открытого в Берлине в 60-ую годовщину трагедии, продолжается уже 17 лет. Мемориал, дающий повод для переоценки тех событий, в Германии установило даже не второе, а лишь третье послевоенное поколение. Он расположен в самом центре Берлина – недалеко от Бранденбургских ворот и здания Рейхстага. Серые глыбы сначала не вызывают беспокойства, однако, продвигаясь вглубь, человек оказывается в замкнутом пространстве, среди высоких серых могил.
Автор проекта – американский архитектор Питер Ейзенмен – объясняет: «Мой мемориал – это не кока-кола, которую любят все. По моему мнению, каждый проект, который поднимает тему Холокоста, должен быть провокационным. Мемориал выполнит свою функцию только в том случае, если будет провоцировать, поскольку это поможет поддержать дискуссию о причинах Холокоста, и о том, как избежать повторения такой трагедии».
Еще один памятник жертвам кровавого ХХ века – ромам (цыганам) – установлен в парке Тиргартен, сразу через дорогу от Рейхстага. Это – огромная чаша, наполненная водой, по краям которой выписаны слова из стихотворения итальянского поэта Сантино Спинель: «Потонувшее лицо / потухшие глаза / холодные губы / молчание / разрывается сердце / без дыхания / без слов / без слез». Посередине водной чаши автор поместил треугольный камень: намек на лагерный знак цыган – черный треугольник. Ежедневно на этот камень охранник мемориала кладет новый цветок – как символ новой ветки памяти. Круглая форма мемориала позволяет посетителю занять любую из сторон конфликта, а, заглянув внутрь чаши, можно увидеть в водной ряби свое отражение.
Памятник ромам (цыганам) в парке Тиргартен // Фото: София Кочмар
Берлинские улочки вокруг Hausvogteiplatz к началу Второй мировой войны были центром моды. Представленные здесь швейные изделия, созданные руками еврейских портных, часто соперничали с шедеврами лучших модельеров Парижа. Однако с приходом к власти нацистов, модельеров–евреев вывезли в концлагеря, а их мастерские отдали «истинным арийцам». Авторы памятника погибшим портным, словно специально создавали его для поколения–селфи. Три зеркала, каждое – высотой более двух метров, обращены друг к другу. Посетители попадают внутрь композиции, и только потом табличка под ногами сообщает им, что уже нет в живых тех, кто шил красивую одежду здесь, на Hausvogteilplatz, и насколько ужасно эти люди погибли. Завершением или началом композиции (в зависимости оттого, куда двигаться – вниз или вверх) становятся ступеньки метро возле монумента. На каждой из них высечены имена модельеров и адреса их мастерских.
Монумент жертвам Холокоста // Фото: София Кочмар
Стремление немцев сделать память живой и динамичной, соответствующей духу нынешнего времени и эмоционально работающей в нем, проявляется в современной столице ФРГ едва ли ни повсеместно. Своеобразная встреча разных вариантов памяти, застывшей в мемориальных формах (в Берлине немало и советских военных монументов) будит сознание, рождает дискуссию и диалог. Люди всегда «голосуют ногами», оттого становится все заметнее, какие памятники выбирают сегодняшние зрители.
Российский опыт меморализации прошлого
В России доминируют традиционный подход к увековечиванию памяти. Примеров, претендующих на приглашение к дискуссии, мало.
Один из них – Соловецкий камень на Троицкой площади в Петербурге и аналогичный камень на Лубянской площади в Москве. Это – памятники жертвам политических репрессий, загубленным в Соловецких лагерях и ГУЛАГе.
Соловецкий камень на Троицкой площади // Фото: Нина Петлянова
Памятник в Петербурге выполнен в виде гранитного валуна. В его основании – гранитная плита с тремя лаконичными надписями по разным сторонам: «Узникам ГУЛАГа», «Жертвам коммунистического террора», «Борцам за свободу», а на четвертой стороне – строка из поэмы Анны Ахматовой «Реквием»: «Хотелось бы всех поименно назвать…» Соловецкий камень преисполнен суровой и точной выразительности – это опорный камень бытия личности, выживающей вопреки давящим силам безличного зла. Камень действительно привезен с Соловков – с территории бывших концлагерей. Причем деньги для того, чтобы снарядить экспедицию на Соловецкие острова, собирали бывшие политзаключенные и правозащитные организации. На Соловках, в одном из бывших концлагерей – Савватьевском политическом ските, авторы монумента – Евгений Ухналев (бывший политзаключенный, отсидевший в лагерях семь лет) и Юлий Рыбаков (петербургский правозащитник) – нашли подходящую по виду гранитную глыбу весом 10 400 кг. Ее доставили баржей в Петербург и 4 сентября 2002 года установили на Троицкой площади. Глыбу решили не обрабатывать и не чистить ото мха и других естественных отпечатков времени. Ничего искусственного, ничего наносного и привнесенного – только тяжесть злой силы репрессивной сталинской машины и противостоящий ей человек.
Другая творческая находка петербургского скульптора Георгия Постникова и архитектора Романа Свирского – памятный знак жертвам политических репрессий «Скошенные». Его установили в 2004 году на территории СПбГУ, с внутренней стороны здания 12 коллегий, по инициативе родственников репрессированных. Памятник с виду удивительно прост и беспощадно пронзителен – это пять пар ног, скошенных по самую щиколотку. Высота мемориала – не более 5 см. Эффект, который он производит на зрителей – колоссальный.
«Но такие решения в России – единичны, – говорит Михаил Золотоносов, российский литературовед, искусствовед, историк, – по-настоящему человеческие памятники легко пересчитать по пальцам. В основном же российское пространство заполоняют унылые и бессмысленные монументы».
«Чего только ни ставят чиновники для своего удовольствия! Скульпторы выполняют любые заказы и зарабатывают на этом деньги. При выделении средств часто половина из них крадется. И в итоге – в России 95% памятников никому не нужны!»
«Монументы должны отмечать только некоторые очень крупные события или отдельных великих людей. Памятник обязательно должен быть художественно полноценным, вызывающим мысли и эмоции, и в то же время художественная полноценность подразумевает образное символическое прочтение памятника. Памятники – это исторические вехи».
«Сравнивать петербургский и берлинский опыт печально, – признает Александр Марголис, историк, председатель Санкт-Петербургского отделения Всероссийского Общества охраны памятников истории и культуры. – Немецкий, как и в целом – европейский, опыт – это постоянное творческое осмысление форм овеществленной памяти. У них уже есть достаточно удачные образцы такого рода, тем не менее, процесс продолжается, и вновь рождаются замечательные произведения искусства. Что касается нашего опыта, особенно – последних десятилетий, я не вижу почти ничего, что можно было бы поставить в этот ряд. Кроме, разве что, Соловецкого камня, памятного знака «Скошенные» и памятника первостроителям Петербурга. Это – с одной стороны. С другой стороны – феноменально то, что за последние 10 – 15 лет в Петербурге, да и не только – это общероссийская тенденция, поставлено столько же памятников, сколько в предшествующие 300 лет! Это какой-то колоброд монументальной пропаганды в самых неожиданных и просто обескураживающих формах. Государственный контроль над установкой монументов фактически сведен к нулю. Каждый, кто имеет желание или деньги, может поставить любой памятник и любоваться им, сколько ему влезет. Новые памятники появляются чуть ли ни каждую неделю в России. Никто уже не в состоянии осмыслить их совокупность. Надо разобраться в этом хаосе, в этой небрежности, в этом чересчур облегченном отношении к воплощению памяти. Стоит осмыслить это половодье. Остап Бендер и Александр Сергеевич Пушкин на Площади искусств в Петербурге стоят рядом – это само по себе символично, характерно для того времени, которое выпало на нашу долю. Безвкусица, отсутствие чувства меры и этических ограничений больше всего обескураживает».
Памятный знак «Скошенные» // Фото: Нина Петлянова
Украина: Ленинопад и появление нового стиля
У Украины – больший опыт мемориализации жертв и путь дегероизации бывших правителей. Переосмысление «белых пятен» истории началось уже в годы перестройки, когда интеллектуальная часть украинского общества заговорила о событиях национальной истории, преданных забвению в советские годы. Люди «вспомнили» о Голодоморе и впервые заговорили о нем вслух и как об историческом факте, и как о собственной семейной драме. Затем – разговоры о Второй мировой войне и ее совсем другой версии для Украины, политические репрессии, жизнь диаспор и др. Но возвращение этого прошлого открыло сложную дискуссию в обществе – как работать с ним и что делать, когда нужно примирить жертву и палача? А если жертва и палач – это одно и то же лицо? Сложность вопросов породила и трудности в новом подходе к мемориализации прошлого.
Мемориальная работа с проблематикой Голодомора в Украине активизировалась во времена президентства Виктора Ющенко. 32-х метровую бетонную часовню в форме белой свечи с позолоченным ажурным пламенем на берегу Днепра в Киеве установили в 2008 году. В то время появилось немало монументов, которые увековечивали память о жертвах репрессий, невидимым ранее локальных и национальных сообществ, чья история не вписывалась в общий конструкт советской истории.
Новая память вытесняла старую – в переименованиях улиц, в снесенных памятниках. Частично Украина изменилась еще в 90-е, однако немалая часть советского наследия осталась нетронутой. Вместе с ней сохранялась непроговоренность ключевых событий собственной истории, отсутствие консенсуса в их понимании и оценках.
События 2014 года несут на себе отпечаток этих «незакрытых», вовремя не сформулированных, тем для общественных дискуссий. «Ленинопад», наблюдавшийся в Украине в контексте событий Майдана, был скорее ликвидацией маркеров советского строя, чем персональной местью вождю мирового пролетариата. Во многих городах и селах люди уничтожали памятники: днем и ночью, где-то при поддержке властей, где-то, наоборот, с сопротивлением. Но это и остается вопросом для общества: кому нужна такая расправа с памятниками? Разбить монумент не означает уничтожить память. Часто это лишь возрождает угасший интерес. Не лучший ли креативный ход в этом отношении – «Сады тоталитаризма» как вместилище советских памятников с сопутствующей экскурсией?
Факт остается фактом – в рамках политики «декоммунизации» Украина пошла по пути ликвидации советского мемориального наследия и поисков нового стиля. Начала новый диалог о прошлом. Такие поиски не бывают легкими. Поэтому можно наблюдать как появление свежих монументальных образов, неотличимых по стилю от советских предшественников, так и концептуально новые варианты мемориализации памяти о жертвах.
«Например, памятник Степану Бандере, – объясняет Оксана Михеева, профессор Украинского католического университета во Львове, – мемориализация и монументализация памяти которого становится камнем преткновения в современной Украине. Для одних он – герой, для других – символ зла. Это одна из исторических персон, которая на сегодня является разделяющим, а не объединяющим символом для страны. Тем не менее, процесс мемориализации его памяти происходит. Возможный негативный эффект от этого может быть смягчен за счет креативного решения монумента, который не навязывает ответ, а открывает дискуссию. На мой взгляд, именно такие неоднозначные личности и такие непростые события подталкивают к оригинальному решению сложных вопросов. Сложная проблема должна быть решена одновременно монументально и многофункционально. Нужен такой памятник, который подведет конфликтующие стороны к диалогу, позволит снова и снова переосмысливать события и находить пути решения и компромисс».
Стихийный народный памятник героям Небесной сотни, погибшим на улице Институтской в Киеве в феврале 2014 года // Фото: София Кочмар
Но в Украине есть и удачные решения. В прошлом году в Ивано-Франковске открыли памятник героям Небесной сотни. Оригинальное решение: зритель видит силуэты людей, разделенные на две части – нижняя из камня с цитатами из постов погибших в соцсетях, верхняя – зеркальная. Такое решение позволяет зрителю и погрузиться в другого через его слова, и заглянуть в себя, начать искать свои собственные ответы на вопросы о том, что произошло. Один из увековеченных в памятнике, Андрей Андрушко, писал: «Ночью звонит мама и есть два варианта: или взять трубку и она четко поймет по звуку, где ты находишься, а можно не взять и довести ее до инфаркта».
«Таким образом, памятник становится интерактивным: ты проникаешь внутрь – в пространство памятника, но и он проникает в тебя, – комментирует Оксана Михеева. – В тот момент, когда ты ощущаешь себя частью мемориала, эта история становится твоей, и ты становишься ее частью. Это сильное эмоциональное потрясение, когда из роли отстраненного наблюдателя ты оказываешься «внутри» события, переживаешь его как часть своей реальности».
Какой способ мемориализации памяти в итоге выберет Украина? Пойдет ли по традиционному пути канонизации героев и событий или ступит на новый путь творческого переосмысления важных исторических вех? Пока неизвестно. Так же, как никто еще не знает: каким будет в итоге памятник погибшим на улице Институтской в Киеве в феврале 2014 года. Есть мнение, что пока – хотя бы на 5 – 10 лет – имеет смысл оставить в Киеве тот мемориал, что был стихийно создан людьми – с камнями и палками из баррикад, с трогательными портретами погибших, расставленными по земле и развешанными на стволах деревьев, с постоянно обновляемыми свечками и цветами в память о своих близких. Пока не улягутся эмоции, не утихнет боль и не выкристаллизуется какое-то общее компромиссное художественное решение.
К этому мнению могут не прислушаться. Могут поторопиться с выводами и действиями. Тогда очевидно вопрос о памятнике Небесной сотне вызовет бурную и острую общественную дискуссию. Поскольку и само событие – Евромайдан – до сих пор остается не до конца осмысленным в обществе. Контраверсионная история не подсказывает универсальных решений – их ищут люди, и очень важно, чтобы нашли. Чтобы этот столь нужный монумент открывал пространство для дискуссии, а не ставил на нем точку.
Нина ПЕТЛЯНОВА (Россия),
София КОЧМАР (Украина)
Материал подготовлен в рамках проекта "Создавая пространство для диалога: массмедиа и мирная трансформация конфликтов на постсоветском пространстве". Проект был поддержан министерством Иностранных дел ФРГ и проводился Центром Независимых социальных исследований – ЦНСИ Берлин, в сотрудничестве с ЦНСИ Санкт-Петербург, Украинским Католическим университетом во Львове, и центром трансформации конфликтов "Имаджин" (Тбилиси).