Кто будет их голосом, если мы перестанем бороться?

В начале августа Дональд Трамп подписал закон о расширении санкций в отношении России. Путин в ответ заявил о сокращении дипмиссии США в России на 755 человек. После этого отношения двух держав стали почти такими же скверными, как в годы холодной войны.

А Катрина Моррис так надеялась, что после американских выборов все изменится к лучшему. Но вместо этого летом она отметила грустный юбилей – пять лет, как последний раз видела девочку Леру из детского дома в Петербурге. На фото, где они вместе сидят на качелях, Лере 6 лет. Они смеются, и Катрина еще не знает, что стать семьей им не даст «закон Димы Яковлева». (Первый раз «Новая газета» рассказала об этой девочке в декабре 2013 г.)

Летом 2012 года

За пять лет Лера вытянулась и стала почти барышней. А Катрине больше ничего не оставалось, как на все праздники и дни рождения слать ей игрушки, нарядные платья, туфельки как у Золушки и вязаные шапочки. И еще она писала письма Путину, Обаме, Трампу, американским сенаторам, нашим депутатам – с просьбой сжалиться над ней и Лерой. О том, как она прожила эти пять лет, Катрина рассказала «Новой».

О детстве

Я была старшей из девяти детей в семье и, может быть, поэтому самая серьезная: не любила, когда над кем-то смеялись, играла с теми, кого сверстники дразнили, что они не такие, как все, и требуют особого ухода. Я выучила язык жестов: мне казалось интересным, как дети, которые слышали, но не умели говорить, общались знаками. После школы я хотела выучиться на психолога, но мне пришлось идти работать, и я ушла из колледжа.

Со Стивом мы женаты 25 лет, и у нас выросло трое сыновей. А я всегда мечтала о дочке, чтобы завязывать ей бантики и покупать куклы. Когда мы сказали, что хотим удочерить девочку, семья нас поддержала. Две мои сестры были удочерены, поэтому я знала все связанные с этим процедуры и трудности. Мы удочерили девочку, которую зовут Нивеа, после трех лет опекунства (когда ребенок живет в семье, но навещает биологических родителей, которые могут его забрать. – Ред.)

Сейчас сыновья выросли, да и Нивее исполнилось 9 лет. Она напоминает меня, когда я была маленькой, потому что любит обо всех заботиться.

Фото со страницы Катрины Моррис в фейсбуке

О трех днях

Я читала, что в Восточной Европе родителям трудно заботиться о детях с синдромом Дауна и они часто оставляют их в приюте. В юности я работала с такими детьми и знала, как много потенциала в них скрыто. Мы поговорили с мужем об удочерении девочки с синдромом Дауна, и он согласился.

Я слышала, что Петербург – волшебный город, поэтому мы решили усыновить ребенка отсюда. В ноябре 2011-го мы направили документы и ждали назначения встречи. В июле 2012 года нас пригласили на встречу с 6-летней девочкой из Петергофа.

…Она оказалась не такой, как я себе представляла. Наташу (так Катрина называет Леру, они хотели дать ей это имя после удочерения. – Ред.) привели к нам, когда дети играли на улице, и она сердилась – кричала и упиралась. Мы пытались отвлечь ее игрушками, но она просто кидала их на пол. Получив разрешение выйти, Наташа в ту же минуту убежала, а мы за ней, собирая на ходу разбросанные игрушки. На улице дети окружили нас, называя мамой и папой. Они тянулись к нам, трогали наши руки и лица, залезали к нам на колени. Муж смотрел на меня и говорил: «Помни, мы можем взять только одного ребенка. Только одного». Наверное, он видел, как сильно я хотела забрать домой больше детей, но был прав – мы могли позволить себе усыновить только одного.

На следующий день мы снова пришли в детский дом. И в этот раз все было по-другому: мы играли в мяч, разглядывали книжки, привыкали друг к другу. Еще через день мы хотели постоять в сторонке и понаблюдать, как Наташа играет с другими детьми, но, увидев нас, она кинулась ко мне на руки. Мы пошли кататься на горке – она карабкалась вверх так, будто нуждалась в помощи (позже я видела, что, играя с детьми, она проделывала это сама с легкостью). Когда пришло время расставаться, она крепко обняла нас и поцеловала. Мы пообещали вернуться. Я смотрела, как она поднималась по лестнице, затем повернулась и помахала на прощание. Это была наша последняя встреча – пять лет назад.

О законах

Когда я впервые услышала о «законе Магнитского», то не имела представления, что случилось с господином Магнитским. Мне было жаль его семью, но я не понимала, какое отношение США имели к этому делу. Россия же никогда не вмешивалась, когда умирали американские заключенные. Я только чувствовала, что что-то идет не так, и начала волноваться.

«Закон Димы Яковлева» был подписан 14 декабря 2012 года. 19 декабря, в день рождения Наташи, проснувшись, мы узнали, что российское правительство предложило наложить запрет на усыновление детей американцами. Мы еще верили, что это затронет только новые процессы, и ждали суда на получение разрешения удочерения. Мы ошибались: мы лишились любого контакта с Наташей – мы даже не могли объяснить ей, почему не вернулись забрать ее, как обещали.

Думаю, что президент Путин или Дума вряд ли понимали, насколько жесток этот закон. Его приняли, чтобы насолить американским политикам, но он навредил только сиротам в России и семьям, которые их любят. Американскому государству все равно, будут ли русские дети усыновлены американцами. Этот вопрос волнует только наши семьи, которые страдают в разлуке с детьми.

О пяти годах

Последние пять лет я, как могла, пыталась участвовать в жизни Наташи – пусть хоть подарки слать. Я хотела, чтобы она знала, что мы ее любим и что она для нас много значит. В первой посылке я отправила платье на день рождения и шапочки всем детям из группы.

Очень тяжело наблюдать, как она растет вдалеке от нас – особенно когда мы собираемся всей семьей и чувствуем, как сильно ее не хватает. Еще нелегко видеть друзей, которые успели усыновить детей до принятия закона. Мы иногда встречаем Софию, у которой тоже синдром Дауна – она говорит по-английски и ходит в школу, где учится читать. Недавно я не смогла удержаться – расплакалась, когда она уходила от нас. Нивеа помогала ей читать книгу, и я представляла, как хорошо было бы, если бы Наташа наконец приехала к нам и росла рядом с моей дочерью, как с родной сестрой. Они бы точно подружились.

Спустя год после выхода закона я с горечью осознала, что Наташа будет расти в приюте, поэтому поехала в Россию и попыталась найти для нее семью на месте. Но не получилось, потому что здесь нелегко иметь ребенка с синдромом Дауна. Увидев, в каких хороших условиях Наташа живет в приюте, люди начинают сомневаться, что справятся. Да и возраст играет роль – почти все хотят усыновлять новорожденных или маленьких детей.

Лера, 2016 год

О надежде

Я все больше понимаю, что ситуация безнадежна. Я надеялась, что с приходом нового президента все изменится. Всегда думала, что при решении этой проблемы надо исходить из гуманных, а не политических соображений. Но со временем поняла: все в этой жизни связано с политикой. Политики помогают людям, только если это выгодно им. И боюсь, так происходит во всех странах. В последние пять лет отношения между русскими и американскими политиками только ухудшились. Я очень надеялась, что президент Трамп сможет наладить отношения, но, кажется, у нас все остальные в американском правительстве по-прежнему видят в России угрозу.

Тысячи раз я мечтала о моменте, когда снова смогу обнять Наташу. Я жду и боюсь этого момента. Какой будет ее реакция? Помнит ли она меня? Обнимет ли она меня или убежит, испугавшись? Ей скоро исполнится 12 лет. В приюте она с пяти. Что она будет чувствовать, если я приеду и заберу ее сейчас?

Мы никогда не сможем вернуть эти потерянные годы. Годы, когда она могла быть окружена заботой и учиться новому. Вместо этого нам остались только печаль, страх и неопределенность. Если я когда-либо увижу Наташу снова, то спрошу ее, чего она хочет. Хочет ли поехать с нами к озеру, как это делала я, когда была маленькой девочкой? Хочет ли окунуться в мир фантазий в Диснейленде? Хочет ли посидеть у меня на коленях, как тогда, когда я читала ей книжки? Хочет ли иметь сестру, которая расчесывала бы ей волосы и учила читать? Мы бы многое хотели разделить с Наташей – наши эмоции, впечатления. Но не знаем, хочет ли все еще она этого. Как объяснить ребенку с синдромом Дауна, почему мы так долго не приезжали, чтобы забрать ее? Все эти вопросы причиняют мне много боли и гнева, особенно когда я понимаю, что время не остановилось: девочка, которой было шесть лет, стала тинейджером.

Каждую ночь я молюсь о том, чтобы наши государства очнулись и начали стремиться к сотрудничеству, чтобы те, кто может решить проблему, позволили детям обрести дом. Я пишу письма нашему правительству и в разные инстанции, умоляя помочь нам. Каждый месяц волонтер из Наташиного приюта присылает мне ее фотографии. Это хороший приют, но даже его директор как-то сказал, что это не лучшее место для детей. Я не могу поговорить с Наташей – она почти не говорит. Я продолжаю высылать подарки для нее и ее группы. Однажды те, кто передавал ей подарок, показали мое фото и она закричала: «Мама!»

О борьбе

Да, я борец. Многие спрашивали меня, почему я не сдалась до сих пор, почему не усыновила другого ребенка в другой стране? Но как это поможет Наташе или другим брошенным? Кто будет их голосом, если мы перестанем бороться за них? У них уже были семьи, и их отняли. Это как если бы эти дети были украдены, и мы знали бы, где они находятся, но не имели возможности спасти их.

Мне больно читать обидные вещи в некоторых статьях на эту тему: о том, что американцы должны усыновлять в своей стране и что Наташе будет плохо у нас. Я буду бороться за нее, пока она не обретет семью. В моем сердце она навсегда останется дочерью. Не буду лукавить: я могу представить жизнь без нее. И эта жизнь была бы легче. Но что за жизнь в приюте будет дальше у нее? Что за жизнь будет у детей, которые становятся старше и не могут жить в приюте? Если мы не будем бороться за них, то кто тогда?

Благодарим переводчика Веру ПАНИНУ за оказанную помощь