Чтобы отличать настоящее, надо осязать подлинники

Не только петербургская, но и вся российская культура, хоть и в карантинном заточении, отмечает юбилей: Русскому музею 125 лет. Сейчас, увы, невозможен парадный репортаж из его залов, но можно вглядеться в жизнь сокровищницы национального искусства глазами тех, кто трудится там долгие годы. Воспоминаниями с «Новой» поделилась ведущий научный сотрудник Ольга Николаевна Мусакова, которая работает в ГРМ с 1975 года.

О поколениях

Я училась на кафедре истории искусств истфака Ленинградского университета, на музейную практику попала в отдел дореволюционной живописи.

Ольга Мусакова. Фото из архива Ольги Николаевны

Мне посчастливилось участвовать в монтаже знаменитой выставки Николая Рериха. Через год, уже в фонде советской живописи, я составляла описания картин в инвентарных карточках и, видимо, неплохо себя проявила. На защите диплома мне предложили полставки в отделе советского искусства, который возглавляла Татьяна Мантурова (советский и российский искусствовед, проработавшая в Русском музее с 1949 по 1999 год. — Ред.). После испытательного срока именно она представила меня директору Василию Пушкареву. Сегодня таких процедур уже нет, а тогда и штаты были меньше, и отношения другими. Мне доверили хранение выставок и позволили участвовать в создании экспозиции. Среди моих первых опытов были выставки Константина Юона, Виктора Иванова и Виктора Попкова. Сейчас, когда исчезли границы деления искусства на до и после 1917 года, я являюсь ведущим научным сотрудником отдела живописи второй половины XIX — XX веков.

К молодежи, недавно пришедшей в музей, всегда было самое доброжелательное отношение. Наш директор Василий Алексеевич Пушкарев нами занимался. Были общие праздники, новогодние вечера, капустники, к директору всегда можно было войти в кабинет, посоветоваться. Он призывал нас смотреть все выставки, проходившие в Ленинграде. Когда случились первые всплески неофициального искусства — в ДК Газа и ДК «Невский», он сказал нам, юным комсомолкам: идите и смотрите. В очереди мы заметили высокую худощавую фигуру самого Пушкарева. Он был личность, большой энтузиаст и радетель за музей, потому и оставил неизгладимое впечатление.

Василий Пушкарев. Фото из архива Ольги Мусаковой

Нас учили: чтобы понять искусство, надо в нем жить. Для качественной экспертизы мало знать какие-то приемы и иметь навыки. Чтобы отличить подделку от подлинника, нужно перелопатить тысячи произведений, потрогать их руками, проработать немалое количество лет в музее. А сейчас я читаю курс студентам, и в основном они познают искусство виртуально. Им легкодоступна информация — далеко не всегда качественная. Отсюда и много поверхностных суждений, серой компиляции, странных фантазий. Чтобы отличать настоящее от преходящего, надо осязать подлинники.

О Пушкареве

Музей для меня начался с Василия Пушкарева, большого энтузиаста и коллекционера. Главную из задач — пополнять коллекцию, открывать новые имена — он, доверяя, конечно, и другим сотрудникам, вдохновенно решал и сам. Он помещал в экспозицию яркие работы, часто идя вразрез с указаниями партийных органов, поэтому и имел с ними сложные отношения. Например, в экспозиции висела картина Виктора Иванова «Семья. 1945 г.», далеко не оптимистичная. И за это Василия Алексеевича очень ругали. Точно такая же история была с картинами «Смольный — штаб Октября» Павла Никонова, «Полярники» братьев Смолиных или полотном «Нева» забытого ныне Алексея Карёва. Тем не менее Пушкарев умудрялся проводить четкую линию в музейной политике. Может, он не занимался в должной мере хозяйственными проблемами, как его преемники, но в первую очередь наполнял замечательными произведениями коллекцию Русского музея. Он мог сказать слово поперек, не боясь последствий. И не разделял искусство на официальное и неофициальное.

У Пушкарева были хитроумные уловки, чтобы купить то, что хотелось. Все, что мы приобретали до начала перестройки стоимостью свыше двух-трех тысяч рублей, проводилось по утвержденной форме. Мы должны были отсылать фотографии, описания, доказательства необходимости приобретения в Министерство культуры. В несколько измененном виде эти правила существуют и ныне. Не всегда нам разрешали купить желаемое. Что уж говорить про таких «левых» художников, как Филонов, это была отдельная сложная история. Пушкарев опекал сестру Филонова, хранительницу его наследия. Она нуждалась. И какие-то работы Филонова приобретались как работы неизвестного художника. Чтобы министерство не контролировало абсолютно всё, Пушкарев поддерживал связи с комиссионными магазинами. По квитанции комиссионки можно было покупать произведения свободно и не посылать оправдательные письма и фотографии в Минкульт, поскольку отчетность проходила по другому департаменту.

В итоге Василия Алексеевича все-таки подвергли унижению. Его не сразу уволили, а дали посидеть в каком-то отдельном помещении, предварительно сняв с должности. Было тяжело на все это смотреть. Пушкарев был неугоден — своим отношением, своей позицией.

О реализме

В 80-е начался ажиотаж вокруг бывшего под запретом авангарда. Но сейчас, когда народ снова потянулся к реалистическому искусству, мы наконец поняли, почему ненадолго хватило энтузиазма и повышенного интереса к формализму. У него свое предназначение и ценность, но, как писал Репин, искусство должно иметь нравственное оправдание. Если этого нет, то искусству грош цена. Нынешние художники подчас не умеют толком писать, но находятся интерпретаторы, продвигающие плоды их трудов. Понятно, что все жаждут увидеть свои работы в нашем собрании и предлагают их в дар. Не раз приходилось отказывать. Мы ведь не просто изъявляем желание что-то взять. Собирается фондовая комиссия, существуют критерии качества. При всей сложности современной экономической ситуации мы эту планку стараемся сохранять.

Украшение коллекции Русского музея — Петров-Водкин, Малевич, Филонов, Самохвалов, Лебедев, Фальк… Перечень имен будет длинным, если учесть временные рамки, к которым имеет отношение наш отдел. В советскую эпоху музей сформировал замечательную коллекцию, объективную и разнообразную. Иванов, Никонов, Попков, Стожаров, Моисеенко, Коржев — лишь часть имен первой величины. Сейчас мы прилагаем усилия, чтобы пополнить коллекцию работ Гелия Коржева: у нас есть его ранние великолепные работы благодаря Пушкареву, который увидел в нем гения XX века.

Гелий Коржев. Проводы. Из собрания Русского музея

Но из работ последних двух десятилетий ничего нет. Его работы недавно получила Третьяковка, а нас пока обездолили. Мы за Коржева боремся. В нашей коллекции немало лакун, вспомнить хотя бы Дмитрия Краснопевцева, выдающегося представителя неофициального искусства. Мы с коллегами в свое время были у его вдовы, вели переговоры, однако Министерство культуры в итоге денег не выделило. Сегодня работы Краснопевцева очень дорого стоят на аукционах.

Искусство соцреализма покупали коллекционеры на Западе, есть несколько крупных коллекций в США. Есть известная коллекция мадам Накамуры (Йоко Накамура — известный собиратель живописи, возглавляла Токийскую галерею. — Ред.), которая в конце 80-х, когда в сложной ситуации оказались все творческие союзы, за небольшие деньги скупала работы у обездоленных художников. С большим почтением приобретают наш реализм в Китае. Там популярны Андрей Мыльников и Евсей Моисеенко. Они, конечно, лауреаты всевозможных премий, но, если внимательно и подробно рассмотреть их творчество, легко понять, что некоторые работы были востребованы и показаны на официальных выставках, а есть такие, которые созданы по велению сердца. Они совершенно другие. Только сейчас мы узнаем о лагерных темах, запечатленных в работах Моисеенко. Помню, как года за два до смерти он начал писать картины на религиозные сюжеты. Так что с корифеями соцреализма все не так однозначно.

Не панихида

Нынешние проблемы музея происходят из-за того, что мы живем как хозрасчетное предприятие. А искусство не может быть на хозрасчете. И в советские годы мы не могли приобретать что хотелось. Была жесткая цензура, и денег было мало. Но все же государство регулярно выделяло средства на приобретение предметов искусства. Мы чувствовали, что музеи были мерилом качества и ценности происходящего в культуре. Мы выявляли новые имена, собирали монографии сложившихся художников.

А теперь вот уже 25 лет, как мы практически не имеем средств для покупки произведений, в первую очередь я имею в виду свой отдел. Мы вынуждены просить картины в дар у художников. И художники, и наследники, а в ряде случаев и коллекционеры идут нам навстречу. Но я не помню, когда последний раз в нашем отделе что-то приобреталось за деньги. Художники реагируют на эту ситуацию болезненно, что с психологической точки зрения объяснимо: купите хотя бы за три копейки, но купите. А у нас даже трех копеек не найти. Очень обидно.

За все эти годы много что изменилось — и дворцов у нас стало больше, и штат расширился. Мы делаем много выставок, за счет чего музей выживает. Но дело в том, что нужна хорошая, большая экспозиция, в специально оборудованных залах. Искусство XX века нуждается в отдельном здании. Дворцовые помещения не для него. Наша экспозиция работ этого периода — фактически дайджест. Еще в семидесятые годы Пушкарев говорил, что будет разговаривать с Москвой по поводу строительства отдельного депозитария возле метро «Академическая». Прошло столько лет, у нас ничего нет. А, например, у Эрмитажа появился прекрасный комплекс у метро «Старая Деревня». А здание Главного штаба, где показывают XX век! Было бы хорошо найти возможность воплотить подобный опыт у нас и поднять деятельность национального музея русского искусства на новый уровень.

Конечно, попытки переломить ситуацию есть. Например, музей Людвига в Мраморном дворце. Но нам нужны большие пространства. Внимательно слежу за тем, что делает Третьяковская галерея. Сейчас они закрывают на капитальный ремонт филиал на Крымском Валу. Но как бы он ни был плох в эксплуатации, экспозиция XX века там была великолепная. Мы слезами обливались и желали, чтобы десятая часть того, что было у них, случилось у нас в Петербурге. Тем более что Русский музей — средоточие людей определенного генетического склада, которые действительно увлечены искусством, которые хотят донести благую весть об этом искусстве, о человеческом гении широким массам. Энтузиасты, которые служат искусству почти бескорыстно, не переводятся в наших стенах.

Записал Евгений ХАКНАЗАРОВ