«Я никогда вместе с Колей не был в Париже»
Выставка «Бродяга и Борей» в Фонтанном доме — перекличка творчества двух братьев: живопись Валерия Лукки и поэзия его брата Николая.
Валерий Лукка на фоне своей картины «Братья»
В картине Валерия Лукки «Семейный портрет» поражает второе название — «Я ничего не помню». Когда в нее вглядываешься, понимаешь: он помнит мельчайшие детали и вытряхивает, как на ладонь, все крохи памяти.
«Семейный портрет» — двое взрослых и трое детей. Старшего брата ни Валерий, ни Николай никогда не видели — он умер младенцем в оккупации от голода. «Сосед и родственник Михаил Степанович, втайне державший козу, в молоке отказал. И Ваня умер» — так напишет много лет спустя Валерий Лукка о своей семье репрессированных финнов, семье, где после войны туберкулезом заболела мать, отец ушел, и оба мальчика оказались в детдоме.
Свои воспоминания о детстве и юности Валерий включил в двухтомник стихов своего брата. Он был его составителем и издал пару лет назад, уже после смерти Николая.
На фото из семейного архива родители Николая и Валерия
Лукка рассказывает о пережитом точно, без эмоций, но очень ярко — как и на своих полотнах, брутальными мазками краски, фактурой живописи ему удается передать состояние, ощущение себя и времени:
«Детский дом — двухэтажное краснокирпичное здание — стоял на бывшей линии фронта у Беломорканала… После войны прошло десять лет, фронт здесь стоял долго, и разного военного барахла было много, оно еще не успело сгнить. Так вот. Когда ночью дежурил особенно ненавистный воспитатель (это был фронтовик-танкист с обожженным лицом: у него в блокаду погибла вся семья, но мы ничего этого не знали; знали только, что он очень злой, и дали ему кличку Фашист), кто-то из нас сунул в горящую печь толовую шашку. Мы после ужина сидим вокруг, греемся и смотрим, как плавится тол в углях. В 22:00 отбой. Воспитатель гонит всех спать. Через какое-то время один из нас пробирается к печке и бросает в топку несколько патронов. И быстро в кровать. Мгновение — детонация и взрыв. Взрыв был такой силы, что огромный дом просто подпрыгнул. Все вскочили…»
Пути братьев были разные — Валерий стал офицером, Николай после 9-го класса пошел работать. Но рано или поздно оба нашли себя в искусстве — в живописи и поэзии. А оказавшись в Ленинграде, оба пополнили братство кочегаров.
Валерий, уволившись из армии, в Ленинграде поселился с семьей в комнате страшной коммуналки у Апрашки, пошел работать в котельную. И учиться — в Академию художеств.
Картины «Семейный портрет» (с подзаголовком «Я ничеготне помню») и «Кочегар»
«Если есть низы, то кочегары — дно низов. Люмпены. Тип самый уязвимый, несчастный, пьющий и агрессивный… Примерно в те же годы появился совершенно другой тип кочегара. Кочегар со сверхзадачей. А котельная оказывалась некоей внутренней эмиграцией, способом выживания во враждебной среде и просто способом не быть тунеядцем, — напишет потом Валерий Лукка. — Тогда за тунеядство была уголовная статья. В среде кочегаров появились непризнанные, избегающие и презирающие официального признания писатели, философы, поэты, рок-музыканты, художники. Так заявило о себе «поколение дворников и сторожей».
Официальные отношения с писательской организацией Ленинграда у Николая тоже не сложились. Он печатался в основном в самиздате, хотя при жизни у него вышло несколько сборников. Как написал в послесловии к двухтомнику искусствовед Николай Благодатов, Лукка нигде «не изменяет себе: те же персонажи от богов до бомжей, та же парадоксально-контрастная лексика, вплоть до ненормативной».
Картина «Мы с Колей никогда вместе не были в Париже»
«Для меня Валерий и Николай — одно целое. Горнило детства и каторга молодости травмировали их по-особому — наделили гранями самородков и абсолютной самодостаточностью, хотя тот же Николай тяготился дарами, шел «в люди», впитывал их «мрак» и бежал в родное», — написал о братьях Лукка поэт Петр Чейгин.
Почему все-таки «Бродяга и Борей»? Валерий вспоминает разговор с греческим рыбаком о ветрах. Когда речь зашла о злом северном борее, художник ответил рыбаку: «А мы все из Гипербореи, приспособились к таким условиям и чувствуем себя комфортно. Но волна мракобесия нас иногда накрывает».
Валерий Лукка, отбирая для выставки в Музее Ахматовой картины, продолжает незримый диалог с братом. Отсветы пламени котельной, брутальная живопись колпинского цикла («Тут край машин, мазутных стен, Убогих душ и грязных роб») и неожиданно нежная грустная щемящая картина — двойной портрет «Я никогда вместе с Колей не был в Париже» — тоска по несбывшемуся, боль по ушедшему.