Дом, не прошедший огонь и воду
Фотографии возводимой у Истринского водохранилища копии петергофского дворцового комплекса, сделанные простым российским блогером с борта собственного самолета и опубликованные им в Сети нынешним летом, стали одной из самых обсуждаемых тем сезона. За прошедшее время история эта обросла не только слухами, связывающими Нью-Петергоф с главой Газпрома Алексеем Миллером, но и вполне конкретными фактами, основанными на документах, которые также были преданы огласке через интернет.
Федеральный памятник петербургского зодчества уничтожили пожар и равнодушие чиновников
Дом с башнями
Трудно себе представить петербуржца, который не знал бы этого дома, не обратил бы внимания на семиэтажную громаду, фасад которой обращен к площади Льва Толстого, а боковые стороны протянулись вдоль Большого проспекта и улицы Льва Толстого. Почти сто лет украшает этот похожий на средневековый замок дом центральную площадь Петроградской стороны, узел пересечения главных ее осей.
У него непростая история, многократно рассказанная. Он завершает замечательный, хотя и очень короткий, «век петербургского модерна» и является ключевым сооружением этой части города. Его известность выходит далеко за пределы Петербурга — без его изображений не обходится ни один серьезный труд и ни одно учебное пособие по истории мировой архитектуры XX века. И не случайно, что изображение этого удивительного, уникального для нашего города дома стало одним из неофициальных символов Санкт-Петербурга — как не случайно и то, что возведенный по проекту Андрея Белогруда дом с двумя башнями на углах признан памятником архитектуры федерального значения, занимающим очень важное место в формировании архитектурного и историко-культурного образа нашего города.
Я живу в этом доме 24-й год. Не сосчитать, сколько раз слышал я от приходивших ко мне людей восторги по поводу дома, в котором я живу, организацией внутриквартирного пространства, вида из окон моих комнат.
Сейчас все это позади. Я со страхом вхожу в свое полуразоренное жилье и не перестаю думать о судьбе моего замечательного дома, о его будущем — если оно у него есть…
В предпраздничный вечер
Это случилось вечером 29 мая, накануне тех двух последних весенних дней, в которые Петербург готовился отметить очередной ежегодный праздник Дня города.
Пожар возник неожиданно в одном из мансардных помещений, выходящих на Большой проспект. Здесь располагались мастерские художников вперемежку с жилыми помещениями. По сигналу для ликвидации пожара прибыли 30 расчетов. С крыши дома на землю были спущены два гигантских шланга, через которые к очагу пожара подавалась вода из близлежащей речки Карповки. Воды было пролито много, очень много — была опасность, что новые очаги пожара могут появиться в массивных деревянных конструкциях, которые составляли скелет дома, ни разу не подвергавшегося капитальному ремонту. Движение транспорта по прилегающим проспектам и улицам было перекрыто, из квартир были срочно эвакуированы находившиеся там жильцы, по тротуарам вокруг площади Льва Толстого стояли огромные толпы людей, а в центре площади развернул свою работу оперативный штаб, решавший вопросы охраны огромного здания и размещения его жильцов.
В эту ночь перед городским праздником город на Неве постигла тяжелейшая травма. Пожар в доме на Каменноостровском проспекте стал чрезвычайным происшествием, последствия которого оказались, к сожалению, непредсказуемыми. Я, еще не зная, какой ущерб нанесен моему жилью, что случилось с моей библиотекой и большим личным научным архивом, содержащим ценнейшие материалы по истории Петербурга, наивно предполагал, что ближайшее субботнее утро начнется с экстренного заседания правительства города, на котором будут оперативно решены вопросы финансирования и организации работ по спасению дома. Мне казалось, что происшедшая беда касается всего города. Как, однако, я ошибался! И вот уже почти два месяца веду счет этим бесчисленным ошибкам в своих предположениях и надеждах.
Пиар-спектакль
Непонятные неожиданности начались с утра того самого субботнего дня, когда радио и телевидение — сперва на Петербург, а потом на всю страну — рассказали о пожаре и затоплении Дома с башнями на одной из главных магистралей российской культурной столицы. Очень странно это, но все репортажи разрабатывали одну версию: при пожаре пострадал находящийся в нижних этажах этого дома небольшой (210 мест), очень уютный Театр антрепризы имени Андрея Миронова. Все оказалось вывернутым наизнанку: театр на самом деле пострадал существенно меньше жилых помещений 50-квартирного дома и, произведя незначительный ремонт, уже через 12 дней возобновил свои спектакли. Но в массовом сознании радиослушателей и телезрителей прочно утвердилось и сохраняется до сих пор версия о театре, как о главном пострадавшем. Точно прицеленная и искусно проведенная пиар-акция принесла театру немалую субсидию от города — притом что театр этот является частным, и Петербург не несет обязанности оказывать ему финансовую помощь, отказывая в какой-либо помощи пострадавшим жильцам.
Истинный замысел этой кампании по дезориентации общественного мнения стал ясен позднее: задача заключалась в том, чтобы замолчать, умалить значение происшедшего события, перевести его в ранг обыкновенного, рядового события городской жизни. Вокруг темы возник своеобразный заговор молчания, пресса перестала об этом писать (информационный повод перестал быть актуальным), чиновники разных рангов в различных учреждениях отказывались от любых разговоров на эту тему, некоторые поспешно уходили в отпуск — пробить преграду становилось все более трудным.
Перевод стрелки
В деле этом есть одна существенная подробность, о которой даже не подозревают не только большинство моих соседей по дому, но и огромное количество петербуржцев, проживающих в разных домах исторического центра города, являющихся памятниками истории и культуры. Приватизировав много лет назад свое жилье, я стал его собственником, но не являюсь его владельцем — владелец именуется Комитетом администрации города по управлению государственным имуществом (КУГИ). Мое влияние на судьбу и характер использования моего дома ничтожны — оно ограничивается пределами принадлежащей мне жилплощади. При этом дом как памятник архитектуры находится в ведении Комитета администрации по охране памятников (КГИОП), который определяет пределы и режим этой охраны.
Получилось так, что обе эти высокие и ответственные организации городского масштаба с самого начала уверенно и, вероятно, осознанно устранились от истории с нашим домом — вплоть до того, что их представители не принимали никакого участия в трех собраниях жильцов дома, проведенных (это само по себе очень интересно!) на 20-й, 35-й и 50-й день после пожара.
Город и его правительство быстро и уверенно перевели стрелку ответственности на районный уровень, хотя совершенно ясно, что районная администрация и находящийся в ее ведении «Жилкомсервис-1» не располагают ни финансовыми, ни материальными, ни кадровыми возможностями, ни опытом для работ по возрождению пострадавшего дома-памятника. Эти работы могут носить как восстановительный, так и реконструктивный и реставрационный характер, а проходить они должны на основе высокопрофессиональных проектов и под постоянным контролем специалистов высочайшего класса, которыми, слава богу, наш город еще располагает. Передача работ по возрождению данного объекта на районный уровень неизбежно ставит всю проблему под серьезную угрозу — достаточно сказать, что глава администрации на первом собрании жильцов, неоднократно ссылаясь на финансовые трудности, заявил, что готов сам снять шляпу и встать с нею для сбора подаяний на ремонт, а генеральный директор «Жилкомсервиса-1» на последнем собрании жильцов, прося не привлекать независимых посторонних экспертов-специалистов со стороны, несколько раз повторила: «Мы сами как-нибудь справимся»…
Возможности района в решении этой задачи во много раз уступают ее сложности, совершенно не сомасштабны ей. Впрочем, есть серьезные основания считать, что эта задача выходит и за пределы компетенции города, поднимаясь на федеральный уровень.
Вероятно, все это не случайно. Недостатки и упущения в организации охраны и использования зданий-памятников, подобных Дому с башнями, могут оказаться столь существенными, что перевод стрелки с городского на районный уровень представляется некоторым чиновникам наилучшим выходом из сложившейся ситуации.
«Что за комиссия?..»
Комиссий было множество. Они поднимались пешком, мимо неработающего лифта, заходя почти в каждую квартиру — и в каждой происходило одно и то же: ахи и охи, всплескивания руками, слова сочувствия пострадавшим жильцам, фиксация понесенных этой квартирой тяжелейших повреждений: колоссальные площади протечек, очень быстро появившийся сине-черный налет плесневого грибка, огромные площади обвалившейся штукатурки с открывшимися под ними деревянными балками несущих конструкций, вспучивание паркета.… А на лестничных площадках — горы пришедших в полную негодность предметов мебели, утвари. Члены этих комиссий аккуратно записывали сведения об ущербе — а летние дожди создавали новые протечки, новые обрушения и новые очаги грибкового заражения перегородок, нередко покосившихся.
Этим дело кончалось. Актов о повреждениях и утратах, нанесенных огнем и водою, составлено было, видимо, не один десяток. Но никаких последствий эта деятельность не имела — ни один нормально оформленный и юридический полновесный акт не был предъявлен пострадавшим жильцам и подписан ими. Впрочем, это не важно — ни финансов ни материальных средств, ни необходимого оснащения составители этих актов не имели. И кончилось тем, что однажды квартиры навестила одинокая женщина штукатур с ведром и мастерком, сообщив, что ее прислали для проведения ремонтных работ.
Через три недели после затопления в доме было включено отопление, работающее непрерывно до нынешнего дня. Это было, пожалуй, единственное реальное дело, обещанное и исполненное районными властями. Но навряд ли оно является полезным: весь огромный дом снаружи окружен строительными лесами, с которых производились реставрационные работы по фасаду здания (они продолжались и после затопления обезлюдевшего дома, полуразрушенного внутри, еще около месяца, и лишь совсем недавно были прекращены). Леса предполагали опасность проникновения в квартиры через окна — поэтому горячий воздух от батарей отопления создавал и вот уже более месяца продолжает создавать эффект влажной парной.
Впрочем, все это еще не самое страшное для жильцов и не самое опасное для дома. Гораздо хуже другое: жильцы дома часто слышат из уст ответственных лиц «успокоительные» речи о том, что следствие о причинах и виновниках пожара идет своим чередом, что проверяются разные версии и что все станет иначе, когда будут выявлены те лица, на которых можно будет возложить материальную ответственность за причиненный ущерб. Однако ясно, что лиц, способных на это «возмещение», во всей стране наберется не так уж много, и непонятно, как связанны между собой проблемы возрождения дома-памятника и возмещения ущерба, нанесенного ему пожаром.
Крыша поехала
Это была не совсем обычная, точнее, совсем необычная крыша. Она не просто прикрывала огромную площадь здания, но была важной частью великолепного архитектурного замысла, его очень весомым элементом. Высокой треугольник этой крыши, опиравшийся на боковые башни, поднимался вверх, придавая всему зданию не только завершенность, но и впечатление устремленности вверх, полета.
Сильно пострадавшая крыша была разобрана после пожара, а на ее месте над всем домом было натянуто своеобразное покрывало из полиэтиленовой пленки. Дождевая вода, скапливаясь, рвала пленку, потоки устремлялись вниз, создавая новые очаги протечек и вызывая новые разрушения в жилых помещениях (управляющая домом утверждает, что в таких очагах прорыва пленки устанавливаются емкости для сбора воды; проверить это невозможно — доступ на чердак строго зарегулирован).
Представьте себе: огромный дом, защищенный пленкой от всех стихий. А ответственные лица районного масштаба не слишком уверенно, впрочем, обещают к осени с ее дождями все наладить, правда, не забывая при этом еще раз упомянуть о финансовых затруднениях (называя какую-то немыслимую сумму, в которую обойдется восстановление крыши), и рассказывают, что упущенное время потрачено на составление проектно-сметной документации!..
А ведь есть опасность, что крыша может быть восстановлена не в первоначальном, задуманном архитектором виде, а просто как ровная, плоская поверхность — это означало бы серьезную утрату в художественном образе дома. Да и при чем тут неспешно составляемая проектно-сметная документация: не проще ли было бы, срочно выделив из резерва городского бюджета необходимые суммы (с последующим отчетом «по факту»), собрать бригаду лучших, опытнейших кровельщиков, поручить им эту работу как задание особой важности?!
Театр абсурда
За время, прошедшее после печального события, причастные к нему люди ухитрились нагромоздить целый монблан нелепостей. О самой главной и опасной — истории с крышей дома — мы уже говорили; нелепостью является и субсидия частному театру, менее всего пострадавшему от пожара. А продолжение реставрационных работ на фасаде перенесшего пожар и полузатопленного дома!.. И разбор лесов, окружающих дом, начавшийся через полтора месяца после пожара и затянувшийся почти на три недели. Или мытье окон на заваленной различным имуществом лестничной клетке. Или проведение собраний с жильцами по прошествии нескольких недель после пожара.
Но самое, вероятно, «забавное» то, что в счетах-квитанциях по оплате жилищных и коммунальных услуг за июнь и июль месяцы с жильцов дома взимаются в полном объеме деньги за услуги, которые не оказываются — потому что просто не могут быть оказанными при сложившихся обстоятельствах. За техническое обслуживание и ремонт не работавшего в течение полутора месяцев лифта, за содержание общего имущества дома и его текущий ремонт, за уборку лестничных клеток… Видимо, наши жилищные органы все еще никак не могут привыкнуть к тому, что их отношения с жильцами строятся на основе рыночных принципов: оплате подлежат те товары и услуги, поставка которых осуществлена в соответствии с договорными нормами по объему, срокам и качеству этих реально поставленных товаров и реально оказанных услуг. К сожалению, практика с этими основными принципами рыночной экономики слишком часто оказывается не в ладу.
Слово и дело
Дом с башнями, в котором я живу, сегодня находится на грани гибели. И, к сожалению, он не единственный дом-памятник, оказавшийся в таком положении. Те, кто считает возможным обойтись обыкновенным ремонтом, глубоко ошибается: дом требует возрождения в полном объеме этой очень масштабной и очень важной для города задачи. Но спустя два месяца после беды складывается впечатление, что ни идеи, ни программы такого возрождения пока что не существует. Будущее уникального здания, его судьба не определены — он остается обескровленным в двух смыслах — и потому что стоит без кровли, и потому что в нем сегодня не циркулирует живая кровь реальной жизни.
И все это произошло не от возраста дома, не от его ветхости, даже не от стихии, а от того, что мы называем ставшими столь привычными нашему сознанию словами «человеческий фактор». Влияние равнодушия, некомпетентности, растерянности, ненадлежащего исполнения должностных обязанностей оказалось стократ опаснее, чем сам пожар и затопление дома.
У этой очень трагической и очень важной для города истории есть одно бесспорно положительное свойство: она стала индикатором, своеобразным тестом всей работы по содержанию, охране, использованию зданий, являющихся величайшим, самым ценным, вероятно, достоянием нашего города, сохранения того, что мы называем образом, архитектурной средой Петербурга, что определяет и стиль его жизни, и его выдающееся место в национальной и мировой культуре. Очень печально это признавать, но многие факты свидетельствуют, что далеко не все, кто управляет городом, прониклись сознанием приоритетности этой проблемы, его первостепенного значения для судьбы невской столицы, для нынешнего и последующих поколений, которым этот город достанется в наследство. Каким — это зависит от нас.
Дом с башнями
Трудно себе представить петербуржца, который не знал бы этого дома, не обратил бы внимания на семиэтажную громаду, фасад которой обращен к площади Льва Толстого, а боковые стороны протянулись вдоль Большого проспекта и улицы Льва Толстого. Почти сто лет украшает этот похожий на средневековый замок дом центральную площадь Петроградской стороны, узел пересечения главных ее осей.
У него непростая история, многократно рассказанная. Он завершает замечательный, хотя и очень короткий, «век петербургского модерна» и является ключевым сооружением этой части города. Его известность выходит далеко за пределы Петербурга — без его изображений не обходится ни один серьезный труд и ни одно учебное пособие по истории мировой архитектуры XX века. И не случайно, что изображение этого удивительного, уникального для нашего города дома стало одним из неофициальных символов Санкт-Петербурга — как не случайно и то, что возведенный по проекту Андрея Белогруда дом с двумя башнями на углах признан памятником архитектуры федерального значения, занимающим очень важное место в формировании архитектурного и историко-культурного образа нашего города.
Я живу в этом доме 24-й год. Не сосчитать, сколько раз слышал я от приходивших ко мне людей восторги по поводу дома, в котором я живу, организацией внутриквартирного пространства, вида из окон моих комнат.
Сейчас все это позади. Я со страхом вхожу в свое полуразоренное жилье и не перестаю думать о судьбе моего замечательного дома, о его будущем — если оно у него есть…
В предпраздничный вечер
Это случилось вечером 29 мая, накануне тех двух последних весенних дней, в которые Петербург готовился отметить очередной ежегодный праздник Дня города.
Пожар возник неожиданно в одном из мансардных помещений, выходящих на Большой проспект. Здесь располагались мастерские художников вперемежку с жилыми помещениями. По сигналу для ликвидации пожара прибыли 30 расчетов. С крыши дома на землю были спущены два гигантских шланга, через которые к очагу пожара подавалась вода из близлежащей речки Карповки. Воды было пролито много, очень много — была опасность, что новые очаги пожара могут появиться в массивных деревянных конструкциях, которые составляли скелет дома, ни разу не подвергавшегося капитальному ремонту. Движение транспорта по прилегающим проспектам и улицам было перекрыто, из квартир были срочно эвакуированы находившиеся там жильцы, по тротуарам вокруг площади Льва Толстого стояли огромные толпы людей, а в центре площади развернул свою работу оперативный штаб, решавший вопросы охраны огромного здания и размещения его жильцов.
В эту ночь перед городским праздником город на Неве постигла тяжелейшая травма. Пожар в доме на Каменноостровском проспекте стал чрезвычайным происшествием, последствия которого оказались, к сожалению, непредсказуемыми. Я, еще не зная, какой ущерб нанесен моему жилью, что случилось с моей библиотекой и большим личным научным архивом, содержащим ценнейшие материалы по истории Петербурга, наивно предполагал, что ближайшее субботнее утро начнется с экстренного заседания правительства города, на котором будут оперативно решены вопросы финансирования и организации работ по спасению дома. Мне казалось, что происшедшая беда касается всего города. Как, однако, я ошибался! И вот уже почти два месяца веду счет этим бесчисленным ошибкам в своих предположениях и надеждах.
Пиар-спектакль
Непонятные неожиданности начались с утра того самого субботнего дня, когда радио и телевидение — сперва на Петербург, а потом на всю страну — рассказали о пожаре и затоплении Дома с башнями на одной из главных магистралей российской культурной столицы. Очень странно это, но все репортажи разрабатывали одну версию: при пожаре пострадал находящийся в нижних этажах этого дома небольшой (210 мест), очень уютный Театр антрепризы имени Андрея Миронова. Все оказалось вывернутым наизнанку: театр на самом деле пострадал существенно меньше жилых помещений 50-квартирного дома и, произведя незначительный ремонт, уже через 12 дней возобновил свои спектакли. Но в массовом сознании радиослушателей и телезрителей прочно утвердилось и сохраняется до сих пор версия о театре, как о главном пострадавшем. Точно прицеленная и искусно проведенная пиар-акция принесла театру немалую субсидию от города — притом что театр этот является частным, и Петербург не несет обязанности оказывать ему финансовую помощь, отказывая в какой-либо помощи пострадавшим жильцам.
Истинный замысел этой кампании по дезориентации общественного мнения стал ясен позднее: задача заключалась в том, чтобы замолчать, умалить значение происшедшего события, перевести его в ранг обыкновенного, рядового события городской жизни. Вокруг темы возник своеобразный заговор молчания, пресса перестала об этом писать (информационный повод перестал быть актуальным), чиновники разных рангов в различных учреждениях отказывались от любых разговоров на эту тему, некоторые поспешно уходили в отпуск — пробить преграду становилось все более трудным.
Перевод стрелки
В деле этом есть одна существенная подробность, о которой даже не подозревают не только большинство моих соседей по дому, но и огромное количество петербуржцев, проживающих в разных домах исторического центра города, являющихся памятниками истории и культуры. Приватизировав много лет назад свое жилье, я стал его собственником, но не являюсь его владельцем — владелец именуется Комитетом администрации города по управлению государственным имуществом (КУГИ). Мое влияние на судьбу и характер использования моего дома ничтожны — оно ограничивается пределами принадлежащей мне жилплощади. При этом дом как памятник архитектуры находится в ведении Комитета администрации по охране памятников (КГИОП), который определяет пределы и режим этой охраны.
Получилось так, что обе эти высокие и ответственные организации городского масштаба с самого начала уверенно и, вероятно, осознанно устранились от истории с нашим домом — вплоть до того, что их представители не принимали никакого участия в трех собраниях жильцов дома, проведенных (это само по себе очень интересно!) на 20-й, 35-й и 50-й день после пожара.
Город и его правительство быстро и уверенно перевели стрелку ответственности на районный уровень, хотя совершенно ясно, что районная администрация и находящийся в ее ведении «Жилкомсервис-1» не располагают ни финансовыми, ни материальными, ни кадровыми возможностями, ни опытом для работ по возрождению пострадавшего дома-памятника. Эти работы могут носить как восстановительный, так и реконструктивный и реставрационный характер, а проходить они должны на основе высокопрофессиональных проектов и под постоянным контролем специалистов высочайшего класса, которыми, слава богу, наш город еще располагает. Передача работ по возрождению данного объекта на районный уровень неизбежно ставит всю проблему под серьезную угрозу — достаточно сказать, что глава администрации на первом собрании жильцов, неоднократно ссылаясь на финансовые трудности, заявил, что готов сам снять шляпу и встать с нею для сбора подаяний на ремонт, а генеральный директор «Жилкомсервиса-1» на последнем собрании жильцов, прося не привлекать независимых посторонних экспертов-специалистов со стороны, несколько раз повторила: «Мы сами как-нибудь справимся»…
Возможности района в решении этой задачи во много раз уступают ее сложности, совершенно не сомасштабны ей. Впрочем, есть серьезные основания считать, что эта задача выходит и за пределы компетенции города, поднимаясь на федеральный уровень.
Вероятно, все это не случайно. Недостатки и упущения в организации охраны и использования зданий-памятников, подобных Дому с башнями, могут оказаться столь существенными, что перевод стрелки с городского на районный уровень представляется некоторым чиновникам наилучшим выходом из сложившейся ситуации.
«Что за комиссия?..»
Комиссий было множество. Они поднимались пешком, мимо неработающего лифта, заходя почти в каждую квартиру — и в каждой происходило одно и то же: ахи и охи, всплескивания руками, слова сочувствия пострадавшим жильцам, фиксация понесенных этой квартирой тяжелейших повреждений: колоссальные площади протечек, очень быстро появившийся сине-черный налет плесневого грибка, огромные площади обвалившейся штукатурки с открывшимися под ними деревянными балками несущих конструкций, вспучивание паркета.… А на лестничных площадках — горы пришедших в полную негодность предметов мебели, утвари. Члены этих комиссий аккуратно записывали сведения об ущербе — а летние дожди создавали новые протечки, новые обрушения и новые очаги грибкового заражения перегородок, нередко покосившихся.
Этим дело кончалось. Актов о повреждениях и утратах, нанесенных огнем и водою, составлено было, видимо, не один десяток. Но никаких последствий эта деятельность не имела — ни один нормально оформленный и юридический полновесный акт не был предъявлен пострадавшим жильцам и подписан ими. Впрочем, это не важно — ни финансов ни материальных средств, ни необходимого оснащения составители этих актов не имели. И кончилось тем, что однажды квартиры навестила одинокая женщина штукатур с ведром и мастерком, сообщив, что ее прислали для проведения ремонтных работ.
Через три недели после затопления в доме было включено отопление, работающее непрерывно до нынешнего дня. Это было, пожалуй, единственное реальное дело, обещанное и исполненное районными властями. Но навряд ли оно является полезным: весь огромный дом снаружи окружен строительными лесами, с которых производились реставрационные работы по фасаду здания (они продолжались и после затопления обезлюдевшего дома, полуразрушенного внутри, еще около месяца, и лишь совсем недавно были прекращены). Леса предполагали опасность проникновения в квартиры через окна — поэтому горячий воздух от батарей отопления создавал и вот уже более месяца продолжает создавать эффект влажной парной.
Впрочем, все это еще не самое страшное для жильцов и не самое опасное для дома. Гораздо хуже другое: жильцы дома часто слышат из уст ответственных лиц «успокоительные» речи о том, что следствие о причинах и виновниках пожара идет своим чередом, что проверяются разные версии и что все станет иначе, когда будут выявлены те лица, на которых можно будет возложить материальную ответственность за причиненный ущерб. Однако ясно, что лиц, способных на это «возмещение», во всей стране наберется не так уж много, и непонятно, как связанны между собой проблемы возрождения дома-памятника и возмещения ущерба, нанесенного ему пожаром.
Крыша поехала
Это была не совсем обычная, точнее, совсем необычная крыша. Она не просто прикрывала огромную площадь здания, но была важной частью великолепного архитектурного замысла, его очень весомым элементом. Высокой треугольник этой крыши, опиравшийся на боковые башни, поднимался вверх, придавая всему зданию не только завершенность, но и впечатление устремленности вверх, полета.
Сильно пострадавшая крыша была разобрана после пожара, а на ее месте над всем домом было натянуто своеобразное покрывало из полиэтиленовой пленки. Дождевая вода, скапливаясь, рвала пленку, потоки устремлялись вниз, создавая новые очаги протечек и вызывая новые разрушения в жилых помещениях (управляющая домом утверждает, что в таких очагах прорыва пленки устанавливаются емкости для сбора воды; проверить это невозможно — доступ на чердак строго зарегулирован).
Представьте себе: огромный дом, защищенный пленкой от всех стихий. А ответственные лица районного масштаба не слишком уверенно, впрочем, обещают к осени с ее дождями все наладить, правда, не забывая при этом еще раз упомянуть о финансовых затруднениях (называя какую-то немыслимую сумму, в которую обойдется восстановление крыши), и рассказывают, что упущенное время потрачено на составление проектно-сметной документации!..
А ведь есть опасность, что крыша может быть восстановлена не в первоначальном, задуманном архитектором виде, а просто как ровная, плоская поверхность — это означало бы серьезную утрату в художественном образе дома. Да и при чем тут неспешно составляемая проектно-сметная документация: не проще ли было бы, срочно выделив из резерва городского бюджета необходимые суммы (с последующим отчетом «по факту»), собрать бригаду лучших, опытнейших кровельщиков, поручить им эту работу как задание особой важности?!
Театр абсурда
За время, прошедшее после печального события, причастные к нему люди ухитрились нагромоздить целый монблан нелепостей. О самой главной и опасной — истории с крышей дома — мы уже говорили; нелепостью является и субсидия частному театру, менее всего пострадавшему от пожара. А продолжение реставрационных работ на фасаде перенесшего пожар и полузатопленного дома!.. И разбор лесов, окружающих дом, начавшийся через полтора месяца после пожара и затянувшийся почти на три недели. Или мытье окон на заваленной различным имуществом лестничной клетке. Или проведение собраний с жильцами по прошествии нескольких недель после пожара.
Но самое, вероятно, «забавное» то, что в счетах-квитанциях по оплате жилищных и коммунальных услуг за июнь и июль месяцы с жильцов дома взимаются в полном объеме деньги за услуги, которые не оказываются — потому что просто не могут быть оказанными при сложившихся обстоятельствах. За техническое обслуживание и ремонт не работавшего в течение полутора месяцев лифта, за содержание общего имущества дома и его текущий ремонт, за уборку лестничных клеток… Видимо, наши жилищные органы все еще никак не могут привыкнуть к тому, что их отношения с жильцами строятся на основе рыночных принципов: оплате подлежат те товары и услуги, поставка которых осуществлена в соответствии с договорными нормами по объему, срокам и качеству этих реально поставленных товаров и реально оказанных услуг. К сожалению, практика с этими основными принципами рыночной экономики слишком часто оказывается не в ладу.
Слово и дело
Дом с башнями, в котором я живу, сегодня находится на грани гибели. И, к сожалению, он не единственный дом-памятник, оказавшийся в таком положении. Те, кто считает возможным обойтись обыкновенным ремонтом, глубоко ошибается: дом требует возрождения в полном объеме этой очень масштабной и очень важной для города задачи. Но спустя два месяца после беды складывается впечатление, что ни идеи, ни программы такого возрождения пока что не существует. Будущее уникального здания, его судьба не определены — он остается обескровленным в двух смыслах — и потому что стоит без кровли, и потому что в нем сегодня не циркулирует живая кровь реальной жизни.
И все это произошло не от возраста дома, не от его ветхости, даже не от стихии, а от того, что мы называем ставшими столь привычными нашему сознанию словами «человеческий фактор». Влияние равнодушия, некомпетентности, растерянности, ненадлежащего исполнения должностных обязанностей оказалось стократ опаснее, чем сам пожар и затопление дома.
У этой очень трагической и очень важной для города истории есть одно бесспорно положительное свойство: она стала индикатором, своеобразным тестом всей работы по содержанию, охране, использованию зданий, являющихся величайшим, самым ценным, вероятно, достоянием нашего города, сохранения того, что мы называем образом, архитектурной средой Петербурга, что определяет и стиль его жизни, и его выдающееся место в национальной и мировой культуре. Очень печально это признавать, но многие факты свидетельствуют, что далеко не все, кто управляет городом, прониклись сознанием приоритетности этой проблемы, его первостепенного значения для судьбы невской столицы, для нынешнего и последующих поколений, которым этот город достанется в наследство. Каким — это зависит от нас.
Густав БОГУСЛАВСКИЙ,
историк, ректор «Университета Петербурга»,
житель дома с башнями