О пользе пессимизма

В Балтийском доме закончился Международный фестиваль русских театров стран СНГ и Балтии "Встречи в России". Молодежный театр Узбекистана привез спектакль по пьесе Идо Нетаньяху "A Happy End". Финал там действительно счастливый: одна семейная дама рассталась с любовником и вернулась к мужу. Все как будто хорошо. Но не очень – семья изображена еврейская, дело же происходит в Берлине конца 1932 года. Накануне.

Автор пьесы – младший брат премьер-министра Израиля Биньямина Нетаньяху. Их старший брат Йонатан погиб в 1976-м в Энтеббе в ходе операции по освобождению заложников и стал национальным героем Израиля. В память о брате Идо написал документальную книгу "Последний бой Йони". Идо Нетаньяху практикующий врач-рентгенолог. Медицинскую практику он продолжает. И продолжает писать.

"Я решил показать историю через внутренние состояния людей"

– Идо, как родилась ваша пьеса?

– Знакомый итальянский режиссер обратился ко мне с просьбой написать драму о холокосте. А я как раз тогда читал дневник одной еврейской женщины – она вела его в Амстердаме во время нацистской оккупации (потом она погибла в Освенциме). Идет война, а она целиком погружена в свой любовный роман – ни слова о том, что происходит вокруг. И вот эта полная ее оторванность от реальности меня просто поразила. Отсюда мой сюжет и возник. Сперва "A Happy End" был поставлен в Италии, а потом, в 2010-м, и у нас, в тель-авивском театре "Бейт Лесин". Теперь в Ташкенте. В следующем году пьесу поставят на Бродвее.

– Вы хотели дать портреты людей в большом контексте страшных немецких 1930-х. Но пьеса ведь у вас, в общем, немноголюдна…

– Я решил показать историю через внутренние состояния людей, через, так сказать, любовный треугольник – выстроил пьесу в жанре более или менее камерном. Но ташкентский режиссер Наби Абдурахманов рамки действия раздвинул. Впустил в спектакль внешний мир. И сделал это, по-моему, очень сильно.

Комнатные мои персонажи окружены у него со всех сторон большими экранами, с которых льется все нарастающий кошмар немецкой реальности. Звучит музыка времени – "Лили Марлен", зонги Курта Вайля из брехтовских спектаклей – у меня ничего такого предусмотрено не было.

Не знаю… может быть, и есть во всем этом, а также в подчеркнутости актерской игры некая избыточная театральность. Я привык скорее к английской театральной традиции: там люди на сцене живут натурально, разговаривают, глядя друг на друга. А в ташкентском спектакле у них ощущается прямой посыл в зрительный зал. Когда я попал на репетицию, то сперва подумал: что же это такое? Но постепенно понял. И демонстративная манера игры героев, и массовка, выступающая как некий хор, – все это отсылало к традиции эпического театра Брехта. И в конце концов я такое режиссерское решение полностью принял.

"Нужно научиться чувствовать момент, когда необходимо все-таки принять решение"

– Обреченные персонажи вашей пьесы колеблются – бежать ли, остаться ли? Это было для немецких евреев характерно?

– Ну, во-первых, психологически всегда трудно менять привычный образ жизни. Это нормально. Кроме того, герои моей пьесы любят свою Германию. Они патриоты. Они остаются. Когда театр в Тель-Авиве сыграл премьеру, мне позвонил один человек. Рассказал, что его отец и дядя после прихода Гитлера к власти Берлин покинули, уехали в Палестину. А дед остался. Сыновья писали ему письма, уговаривали приехать, но он отказывался: "Нет-нет, все в порядке. Все это кончится". Он был дантист, очень хороший. Более того, он был личным врачом Гитлера. До 1941 года. А потом его отправили в концлагерь и уничтожили.

До начала Второй мировой Германию покинула примерно половина еврейского населения. А другая половина была убита. Евреям вообще свойственна склонность к иллюзиям. Они как-то невнимательны к опасности. Не чувствуют ее – или не хотят чувствовать. Примеров множество – взять хоть испанскую ситуацию 1492 года, когда был принят Эдикт об изгнании евреев… Евреи не глупее других, но в политическом смысле они нередко обнаруживают слепоту просто удивительную.

– Как это объяснить?

– Может быть, дело в том, что многие века они оказывались изгоями – я имею в виду евреев, живших в "рассеянии". Политических прав они не имели, коренное население, как правило, их не любило – кто знает почему. Каждый раз находилась какая-нибудь новая причина. В пьесе моей события происходят в 1932-м, холокост еще не начался. Но о том, что ожидало ее героев, теперь знают все. Рискну сказать, что пьеса эта – об опасности оптимизма. Он живет в каждом из нас – рядом с пессимизмом, и, когда они спорят, то пессимизм обыкновенно оказывается прав. К сожалению.

– В чем сегодняшний смысл вашей вещи? Можно ли ее назвать, так сказать, "пьесой-предупреждением"?

– "Предупреждение" – слово, пожалуй, слишком сильное. Но мы знаем, что в истории многое повторяется. Пьеса моя может быть, например, прочитана еще и как напоминание о той угрозе Израилю, которая всегда исходит от исламских фундаменталистов. Люди иногда слишком расслабляются – такова человеческая натура. Нужно научиться чувствовать момент, когда необходимо все-таки принять решение.

"В национализме как таковом я ничего плохого не вижу – тут важна мера"

– Не кажется ли вам, что бедой чреват любой национализм?

– В национализме как таковом я ничего плохого не вижу – тут важна мера. Например, Израиль – он ведь возник как реализация национальной идеи. Идеи совсем простой: евреи, как и все прочие, имеют право на собственное государство. И в том, что люди осознают свою идентичность, ощущают связь со своей культурой, чувствуют принадлежность своему народу, нет ничего плохого. И в патриотизме нет ничего плохого – это большая движущая сила.

– Некоторые понимают патриотизм как безоговорочную поддержку любых действий правительства…

– Я бы назвал это глупостью, а не патриотизмом. Патриот по определению человек, который любит свою страну и желает своей стране добра. При этом политику правительства он может и одобрять, и не одобрять. Например, когда в свое время премьер-министр Израиля Ицхак Рабин заключил договор с Ясиром Арафатом, мне это не понравилось. Я считал, что для страны это плохо. Перестал ли я после этого быть патриотом? Может быть, можно сказать, что патриотизм – это любовь к национальным краскам, колоритам, оттенкам. Я вообще думаю, что мир интересен своим разнообразием, – если все будут одинаковые, если все сольется в единое однообразное целое, то жизнь станет очень скучной.