Антон Губанков. Ушел из нашего поколения
Погибший директор департамента культуры Минобороны оставил воспоминания для неопубликованной книги Дмитрия Травина о семидесятниках
При перелете из России в Сирию разбился самолет Минобороны. На нем летели артисты военного ансамбля имени Александрова, врач Елизавета Глинка, журналисты. Был на борту известный питерский журналист Антон Губанков, в последние годы занимавший пост директора департамента культуры Минобороны.
Антон был необычным человеком. Свойства яркого журналиста и опытного администратора сочетались в нем чрезвычайно органично. Многим Губанков запомнился, в частности, тем, что, работая уже в Минобороны, написал и лично исполнил рэп, пропагандирующий службу в российской армии.
Еще несколько лет назад, начиная работать над книгой о моем поколении, так называемом поколении семидесятников, я попросил Антона об интервью. Мне захотелось выяснить, как он сформировался, какие факторы обуславливали развитие личности. Захотелось сравнить биографию интересного мне человека с собственными юношескими впечатлениями и с биографиями десятков других людей, с которыми удалось откровенно побеседовать. Захотелось понять, как мы, люди 1950–1960-х годов рождения, стали такими, какими стали: практичными и успешными, циничными и равнодушными ко многим важным вещам. Создавшими в России рынок, но безразличными к демократии. Полюбившими свободу и путинскую политическую систему одновременно.
Книга еще в работе, и представленный ниже материал пока не публиковался. Конечно же, Антон должен был бы вычитать текст и внести необходимую правку, но это уже, увы, невозможно. Огрехи в интерпретации – на моей совести.
«В четвертом или пятом классе меня вдруг поразил иррациональный ужас, – рассказывал Антон. – А вдруг все, что нам говорят, неправда? Вдруг рухнут все системы координат, не будет никакого коммунизма? Я гнал от себя эти мысли».
Но гнать их бесконечно было невозможно. Повзрослевший ребенок уже хорошо понимал, что коммунизма действительно никогда не будет и все системы координат неверны. Мы заблудились в темном лесу, не понимая, можно ли из него выбраться когда-либо вновь на свет.
Разговоры в семье с раннего детства настраивали на диссидентский лад. «Я сидел под столом и слушал. Смысла еще не понимал, но улавливал интонации», – рассказывал мне Антон. Отец мальчика не скрывал своего инакомыслия, но сыну советовал диссидентство не выпячивать, делать спокойную научную карьеру. В России ведь все повторяется век за веком. Прорыв невозможен. Отечественная ментальность развитие тормозит. Хорошо знающему историю человеку можно газет не читать: он не обнаружит там ничего нового.
Примерно таким же образом формировались в России тысячи молодых семидесятников из интеллигентных семей. Их отличали неверие в коммунизм, в официальную идеологию. Скрытое диссидентство или эскапизм. Но при этом стремление адаптироваться к давно сложившейся ситуации, встроиться в государственную систему, казавшуюся тогда вечной.
Губанкову адаптация удавалось лучше, чем многим молодым людям.
Он был председателем совета пионерской дружины школы. Затем секретарем школьного комитета комсомола, председателем совета в элитарном молодежном лагере «Зеркальный», где формировалась будущая советская элита. Образ комсомольского функционера, казалось, остался с ним навсегда. В университете он вновь оказался секретарем комитета ВЛКСМ – на этот раз факультетского.
Мне трудно было понять, каким образом номенклатурная юность могла у него сочетаться со скрытым диссидентством. Антон пояснял: «Моя артистичность позволяла воспринимать комсомольскую риторику как игру». И впрямь это была игра с заскорузлой политической системой, в которой все выходило не всерьез. Другое дело, что человек, затевавший подобные игры, должен был обладать большой природной адаптивностью. «У каждого разные градусы адаптивности», – говорил Антон.
Однако не только это позволяло выживать молодому семидесятнику в той унылой среде, где комсомольская элита отличалась не столько убежденностью в светлом будущем нашей страны, сколько оргиями и пьянками. Антон честно признавался в том, что многие сейчас постарались бы, наверное, скрыть. «19 мая – День пионерии. Я шел по Дворцовой во главе колонны пионерской дружины своей школы. На трибуне – Валентина Матвиенко (в то время возглавлявшая областной комитет ВЛКСМ. – Ред.). Чувство гордости за себя, за страну. И такое же чувство, когда, скажем, большой стадион во весь голос ревет: “Наша Родина – Революция. Ей единственной мы верны” (слова из официозной пионерской песни 1970-х гг. – Ред.) Коллективные камланиия доходили тогда до большинства. Красные галстуки, развернутые знамена, полувоенная символика. Для мальчиков это всегда важно. Было своеобразное чувство комфорта от принадлежности к великой стране. Чувство мощи: нам ничего не страшно. Детей возбуждали популярные советские песни с имперскими мотивами. Впрочем, все это было эффективно лишь до 1978 года. До Афганистана и трясущегося от старости Брежнева».
На самом деле верны революции мы, конечно же, не были. И быстро продали революционное первородство за чечевичную похлебку.
Но каждому трудно жить, держа лишь фигу в кармане. И поколение семидесятников в основном умудрялось до поры до времени сочетать имитацию революционно-патриотической эйфории с тайным стремлением к западному обществу потребления. Разговор с Антоном подтвердил эти представления. «Моя специализация на филфаке ориентировала именно на работу за рубежом. Это была целая история для обычного человека, как попасть за границу. А мы уже со второго курса ездили в социалистические страны. В 1984 году я вернулся из Венгрии хорошо одетым. Девчонки меня не узнали. В общей сложности мои однокурсники ездили в десять зарубежных государств. Привозя оттуда валюту, можно было даже накопить на квартиру, откладывая постепенно чеки». Антон смеялся, рассказывая, как в 1991 году купил компьютер в магазине «Березка», где государство торговало с советскими гражданами, имевшими валютные чеки. Затем продал его и приобрел «жигули»-восьмерку.
Сирия была для него не чужой страной. Там он работал сразу же после филфака. Там он выучил арабский. «Преподавал русский сирийским офицерам. Чтобы читать могли военные инструкции» – так по-простому объяснил он мне специфику своей работы.
Снова увидеть Сирию ему не довелось.