Уважаемые читатели! По этому адресу находится архив публикаций петербургской редакции «Новой газеты».
Читайте наши свежие материалы на сайте федеральной «Новой газеты»

Антон Губанков. Ушел из нашего поколения

25 декабря 2016 18:04 / Общество

Погибший директор департамента культуры Минобороны оставил воспоминания для неопубликованной книги Дмитрия Травина о семидесятниках

При перелете из России в Сирию разбился самолет Минобороны. На нем летели артисты военного ансамбля имени Александрова, врач Елизавета Глинка, журналисты. Был на борту известный питерский журналист Антон Губанков, в последние годы занимавший пост директора департамента культуры Минобороны.

Антон был необычным человеком. Свойства яркого журналиста и опытного администратора сочетались в нем чрезвычайно органично. Многим Губанков запомнился, в частности, тем, что, работая уже в Минобороны, написал и лично исполнил рэп, пропагандирующий службу в российской армии.

Еще несколько лет назад, начиная работать над книгой о моем поколении, так называемом поколении семидесятников, я попросил Антона об интервью. Мне захотелось выяснить, как он сформировался, какие факторы обуславливали развитие личности. Захотелось сравнить биографию интересного мне человека с собственными юношескими впечатлениями и с биографиями десятков других людей, с которыми удалось откровенно побеседовать. Захотелось понять, как мы, люди 1950–1960-х годов рождения, стали такими, какими стали: практичными и успешными, циничными и равнодушными ко многим важным вещам. Создавшими в России рынок, но безразличными к демократии. Полюбившими свободу и путинскую политическую систему одновременно.


Книга еще в работе, и представленный ниже материал пока не публиковался. Конечно же, Антон должен был бы вычитать текст и внести необходимую правку, но это уже, увы, невозможно. Огрехи в интерпретации – на моей совести.


«В четвертом или пятом классе меня вдруг поразил иррациональный ужас, – рассказывал Антон. – А вдруг все, что нам говорят, неправда? Вдруг рухнут все системы координат, не будет никакого коммунизма? Я гнал от себя эти мысли».

Но гнать их бесконечно было невозможно. Повзрослевший ребенок уже хорошо понимал, что коммунизма действительно никогда не будет и все системы координат неверны. Мы заблудились в темном лесу, не понимая, можно ли из него выбраться когда-либо вновь на свет.

Разговоры в семье с раннего детства настраивали на диссидентский лад. «Я сидел под столом и слушал. Смысла еще не понимал, но улавливал интонации», – рассказывал мне Антон. Отец мальчика не скрывал своего инакомыслия, но сыну советовал диссидентство не выпячивать, делать спокойную научную карьеру. В России ведь все повторяется век за веком. Прорыв невозможен. Отечественная ментальность развитие тормозит. Хорошо знающему историю человеку можно газет не читать: он не обнаружит там ничего нового.

Примерно таким же образом формировались в России тысячи молодых семидесятников из интеллигентных семей. Их отличали неверие в коммунизм, в официальную идеологию. Скрытое диссидентство или эскапизм. Но при этом стремление адаптироваться к давно сложившейся ситуации, встроиться в государственную систему, казавшуюся тогда вечной.


Губанкову адаптация удавалось лучше, чем многим молодым людям.


Он был председателем совета пионерской дружины школы. Затем секретарем школьного комитета комсомола, председателем совета в элитарном молодежном лагере «Зеркальный», где формировалась будущая советская элита. Образ комсомольского функционера, казалось, остался с ним навсегда. В университете он вновь оказался секретарем комитета ВЛКСМ – на этот раз факультетского.

Мне трудно было понять, каким образом номенклатурная юность могла у него сочетаться со скрытым диссидентством. Антон пояснял: «Моя артистичность позволяла воспринимать комсомольскую риторику как игру». И впрямь это была игра с заскорузлой политической системой, в которой все выходило не всерьез. Другое дело, что человек, затевавший подобные игры, должен был обладать большой природной адаптивностью. «У каждого разные градусы адаптивности», – говорил Антон.

Однако не только это позволяло выживать молодому семидесятнику в той унылой среде, где комсомольская элита отличалась не столько убежденностью в светлом будущем нашей страны, сколько оргиями и пьянками. Антон честно признавался в том, что многие сейчас постарались бы, наверное, скрыть. «19 мая – День пионерии. Я шел по Дворцовой во главе колонны пионерской дружины своей школы. На трибуне – Валентина Матвиенко (в то время возглавлявшая областной комитет ВЛКСМ. – Ред.). Чувство гордости за себя, за страну. И такое же чувство, когда, скажем, большой стадион во весь голос ревет: “Наша Родина – Революция. Ей единственной мы верны” (слова из официозной пионерской песни 1970-х гг. – Ред.) Коллективные камланиия доходили тогда до большинства. Красные галстуки, развернутые знамена, полувоенная символика. Для мальчиков это всегда важно. Было своеобразное чувство комфорта от принадлежности к великой стране. Чувство мощи: нам ничего не страшно. Детей возбуждали популярные советские песни с имперскими мотивами. Впрочем, все это было эффективно лишь до 1978 года. До Афганистана и трясущегося от старости Брежнева».


На самом деле верны революции мы, конечно же, не были. И быстро продали революционное первородство за чечевичную похлебку.


Но каждому трудно жить, держа лишь фигу в кармане. И поколение семидесятников в основном умудрялось до поры до времени сочетать имитацию революционно-патриотической эйфории с тайным стремлением к западному обществу потребления. Разговор с Антоном подтвердил эти представления. «Моя специализация на филфаке ориентировала именно на работу за рубежом. Это была целая история для обычного человека, как попасть за границу. А мы уже со второго курса ездили в социалистические страны. В 1984 году я вернулся из Венгрии хорошо одетым. Девчонки меня не узнали. В общей сложности мои однокурсники ездили в десять зарубежных государств. Привозя оттуда валюту, можно было даже накопить на квартиру, откладывая постепенно чеки». Антон смеялся, рассказывая, как в 1991 году купил компьютер в магазине «Березка», где государство торговало с советскими гражданами, имевшими валютные чеки. Затем продал его и приобрел «жигули»-восьмерку.

Сирия была для него не чужой страной. Там он работал сразу же после филфака. Там он выучил арабский. «Преподавал русский сирийским офицерам. Чтобы читать могли военные инструкции» – так по-простому объяснил он мне специфику своей работы.

Снова увидеть Сирию ему не довелось.